Где твой дом?

— Сам рассказал, мамочка. Сам, да еще и хвалился.

Женя смотрела на мать, торжествуя победу, но Елизавета Дмитриевна не сдавалась.

— А что, собственно, произошло? — Она пожала плечами. — Подумаешь, если он там где-то не совсем правильно себя вел. И похуже бывает. А это что? Ерунда какая. Пусть был неправ. И все мы не святые. Но он же любит тебя?! Любит! Ты понимаешь, что это такое?!

— Любит! — повторила Наталья Дмитриевна, усмехаясь.

— Да, любит! — продолжала Елизавета Дмитриевна. — Это же ценить надо. Это больше всего на свете ценить надо — любовь!

— Очень жаль, если любит, — сказала Женя. — Но я-то его не люблю. И прошу тебя, мама, прошу — не разговаривай со мной больше об этом человеке.

— Как это — не разговаривай?! Глупости какие!

Женя взяла Руфу под руку.

— Пойдем.

И почти побежала по тропинке, так что маленькая Руфа еле поспевала за нею.

— Ну подожди, куда ты?

— Куда-нибудь, только подальше. Поскорей, куда-нибудь.

Тропинка сбежала к озеру. Тихая, полная зеленых и голубых отражений вода светилась у заросшего ромашками берега. Здесь Руфа решительно остановила подругу:

— Не беги, хватит. Давай садись. И давай рассказывай.

Женя послушно села рядом с Руфой на мягкий, поросший зеленым мохом бугорок.

— Я не знаю, что мне делать, Руфа, — сказала она.

— Ты что — из-за Пожарова, что ли?

— Тьфу мне на этого Пожарова! Я просто на какой-то развилке стою и не знаю, куда идти — направо или налево. Остаться или уж уехать… бежать отсюда.

— Женя! — Руфа взяла ее за руку. — Ты что… Может, кого-то другого любишь?

— Может быть, — еле слышно ответила Женя.

— Ох ты! А я-то, как слепая, не вижу ничего. Ну, а этот другой-то что — так совсем и не глядит на тебя?

— Сначала показалось, что глядит. А потом поняла, что не глядит. И глядеть никогда не будет. Никогда. А я… боюсь очень. Вдруг да вроде Веры начну ему в глаза лезть. Хорошо, что ли? Вот и думаю: может, уехать? А потом думаю: а хорошо ли будет, если вы все останетесь, а я уеду? Нехорошо. Потому и стою на развилке. — Женя вдруг заплакала, закрыв руками лицо. — Стою и стою… А тут еще Пожаров этот. А дома его привечают, и отец и мама… А думаешь, с моим отцом легко бороться?

— А ты не борись. Ты поговори по-хорошему, он и сам поймет. Ты же с ним всегда обо всем разговаривала.

— Раньше разговаривала, а теперь нет. Теперь мы с ним совсем на разных языках говорим.

— Вот как? Поссорились?

— Хуже.

— Хуже?

— Потом, Руфа. Когда-нибудь. Не надо сейчас об этом.

Снова замолчали.

— Прямо не могу я дома сидеть, — опять начала Женя, глядя на рябое от ветра озеро. — Я на птичник к тебе пойду, хоть что-нибудь делать.

— Ой, Женька, вот здорово! Помоги мне, для меня ведь это самая трудная пора начинается. Ведь мне-то некогда на развилках стоять, мне работать надо. Я за трудное дело взялась. А если ты у меня в бригаде будешь, — ты же будешь мне самой верной опорой. Мне очень твоя помощь нужна, Женя!

Женя улыбнулась сквозь слезы.

— Спасибо, хоть ты веришь, что я на что-нибудь годна. А то все только и слышишь — «директорова дочка»! Как будто если я директорова дочка, то я уж и урод и ни рук, ни ног у меня нету.

Руфа схватила Женю, обняла ее своими маленькими крепкими руками:

— Ой, Женька, Женечка, как я рада, как я рада! И давай помоги мне бригаду собрать. Кого, по-твоему, позвать нужно?..

Женихи Веры Грамовой

С того самого дня, как портрет Веры Грамовой появился в районной и в областной газетах, в совхоз на ее имя потекли письма. Вера, изумленная и взволнованная, каждое утро, накормив уток, садилась на берегу и разбирала почту. Писали из колхозов, просили совета, спрашивали, как она добилась такого высокого привеса, обращались к ней с самыми разными вопросами.

«…Кормим их хорошо, досыта, одним хлебом почти, а они принялись друг дружку жрать, дерут друг у дружки перья до крови…»

Или:

«…Не спят, совсем не спят, просят есть. Неужели их и ночью еще кормить?..»

Каждый раз, прочитав такое письмо, она удовлетворенно улыбалась — они не знают, в чем дело, а она знает и может помочь! И как только выпадал свободный час, пристраивалась у маленького столика в кладовой и отвечала прилежно и обстоятельно.

На второй или на третий день по приезде Вера получила письмо, от которого глаза ее широко раскрылись. Несколько минут она глядела на исписанные кривым почерком странички, а потом принялась читать сначала.

«Дорогая Вера Антоновна, пишет вам незнакомый человек. Но есть мечта быть с вами знакомым. Я — тракторист неплохо зарабатываю. Имею собственный дом и сад. Я прочитал о вас в газете, и у меня есть ваш портрет из газеты. Вы мне очень понравились. Есть мечта, что я вам тоже понравлюсь и мы соединим нашу жизнь…»

Дочитав до этого места, Вера снова с изумлением принялась рассматривать эти захватанные, вырванные из тетрадки листки.

«Что ж это, в самом деле? Насмешка, что ли? Разыгрывают?»