Где-то на Северном Донце

На Капралова майор Савушкин возлагал особые надежды. Ежели выйдут в эфир радиопередатчики затерявшегося корпуса, то как бы ни ловчили немецкие связисты — младший сержант их раскусит.

Рядовой Котлярчук, что сидит рядом с Капраловым, — человек другой биографии и другой судьбы. Это профессиональный радиотелеграфист. Еще до войны служил радистом на судах торгового флота. Участник обороны Одессы. Несколько раз ранен. Котлярчук красив смуглой южной красотой, ладно скроен, ловок, сообразителен. И дело знает отменно. В батальоне к нему прочно прилипло прозвище «графолог». Это оттого, что отлично запоминает «почерки» немецких радистов. Ведь как пишет всякий человек по-своему, так и передачу на ключе всякий радист ведет по-разному. Один быстро, четко и красиво, другой неряшливо и неразборчиво.

В зависимости от этих качеств неистощимый на выдумку Котлярчук делил всех своих «подшефных» немцев на три категории: красавчиков, серяков и утюгов, причем прозвища в каждой из этих категорий варьировались в широкой амплитуде и в самых неожиданных сочетаниях. Послушает Котлярчук своего невидимого оппонента, вдруг выставит большой палец, уважительно щелкнет языком: «скрипач», или «гроссмейстер», или «кит», а то скорчит кислую мину: «бурепка», «серый козлик», а в крайнем случае презрительно фыркнет, схватится за голову: «ну и топор», «турецкий барабан».

В памяти своей Котлярчук хранил сотни таких радиопочерков, и его способности приносили большую пользу, ибо командование немецких штабных частей (а немцы и аккуратисты, и завзятые консерваторы) очень редко соглашалось менять радистов, которым оно доверяло, на новых. Случалось, что радисты служили при одном и том же немецком штабе годами, и тут сколько ни маскируйся, сколько ни хитри, несколько минут — и Котлярчук знает, с кем имеет дело.

В общем, отменный специалист Котлярчук, цены ему нет. И парень неплохой, компанейский, лучший баянист в батальоне. Да вот только ветра в голове много. Подвернется случай — не откажется от лишней стопки водки. Наберется так, что ноги не держат. Несколько раз Савушкину приходилось лечить любителя хмельного гауптвахтой. Вроде бы помогло.

Хуже другое. Бывший моряк — отпетый бабник. Попробуй найди от такого лекарство! Увидит Котлярчук смазливую мордашку — сама собой выпячивается у него грудь, заблестят темные глаза и в голосе зазвучит что-то такое, что и словами не объяснишь. Ни дать ни взять — петух, был бы хвост — распушил бы. Есть в батальоне два взвода, сформированных из девушек, так их командиры покоя лишились. Стоит уйти из казармы, как Котлярчук уже там — любезничает, комплименты направо и налево раздает, приглашает «прогуляться», а встретит девушку в безлюдном месте — лезет целоваться, тискает… Вызывали новоявленного сердцееда куда следует: накачивали, ругали, внушали — все как с гуся вода.

Лишь с недавних пор присмирел Котлярчук.

А случилось так, что сам майор Савушкин застал радиста за совсем невоенным делом. Пошел майор проверить порядки на солдатской кухне и совершенно случайно услышал в боковой кладовой, где хранились отпущенные на сутки овощи, какую-то возню. Открыл дверь, включил свет. Видит: забившись в угол, из последних сил отбивается от наседающего Котлярчука радистка Астраханцева. Трудно рассказать майору, что вспыхнуло в нем тогда. Что-то тяжелое, темное, мутящее…

Подскочил, схватил за ворот, отшвырнул распалившегося кавалера на груду картофельных очисток. А потом, когда смертельно бледный, вытянувшийся в струнку Котлярчук стоял у стены, тыкал ему в грудь пальцем — цедил сквозь зубы:

— Предупреждаю в последний раз! Еще один случай — и прямой дорогой в трибунал. Не понимаешь слов — будешь лечиться в штрафной роте! Понятно?

— Понятно, товарищ майор!

— Доложи своему командиру взвода, что я арестовал тебя на десять суток строгого ареста. Сам он пусть незамедлительно явится ко мне. Попятно?

— Понятно, товарищ майор!

— А теперь пошел вон, животное!

Не любит властных окриков и грубых выражений майор Савушкин, не любит «тыкать», а вот случилось… Конечно, впоследствии он пожалел, что не сдержался, как пожалел и о том, что в пух и прах разнес вообще-то ни в чем не виновных заведующего столовой и дежурного по кухне. А еще больше пожалел майор, что не нашел нужных слов, которые надо было сказать Астраханцевой.

Спросил ее:

— Как вы здесь оказались?

— Я в наряде. Пришла за чищеной картошкой, и вдруг он тут как тут… — И девушка неожиданно заплакала, растирая кулачками обильные слезы по розовым щекам.

Вот тогда бы майору и пожалеть Астраханцеву, сказать все, что ему давно хотелось сказать, произнести те ласковые слова, которые он много раз повторял про себя, а он растерялся, пробормотал несколько раз:

— Ну хватит… Хватит, сержант Астраханцева… Хватит же… — И побежал делать разнос заведующему и дежурному.