Где-то на Северном Донце

— Заткнись! Молчать! — И доктор сунул руку в карман. — Знал, что ты слюнтяй, но быть трусом до такой степени… — И вдруг выхватил пистолет. Пошел к Антону. Схватил свободной рукой за лацкан пиджака: — Встать! Слушай меня внимательно! — Вадим Валерьянович несколько раз встряхнул Антона. — Бог с тобой, коли ты такой заяц… В самом деле, можешь только напортить… Завтра в два часа ночи откроешь коридорную дверь. Но смотри, чтобы все спали!

— Ни у кого в общежитии нет часов, — капитулировал Антон.

— Они тебе и не нужны. Последний ночной поезд из города приходит без двадцати два. Подождешь немного — и топай во двор. Ясно?

— Ясно.

— И смотри не вздумай… Никуда от пули не уйдешь. Хотя… — Вдруг зло оскалился, сунул пистолет в карман. — Симулянта, дезертира и предателя пуля везде найдет! Видишь документы? Если вздумаешь донести — они обязательно попадут в руки чекистов. Эти с тобой церемониться не станут!

* * *

Вадим Валерьянович пришел не один. С ним было двое спутников. Один — неизвестный — остался в тени на улице, Ибрагимов затаился в коридоре, а доктор с Антоном вошли в комнатушку Студеницы. Доктор, видимо, чувствовал себя не очень уверенно. Он оглядел комнатушку, тускло освещенную через окно уличным фонарем. На столе стояли открытая банка тушенки и почти полная бутылка — он опасливо понюхал консервы и содержимое бутылки. Подошел к койке Студеницы, настороженно полюбопытствовал, что за лекарство, — и опять-таки понюхал содержимое стакана. Стараясь не шуметь, выплеснул воду в плевательницу, а вместо нее налил из бутылки. По комнатушке растекся запах спирта. Графин с водой доктор убрал на подоконник и прикрыл занавеской.

Студеница вдруг заворочался, скинул с груди одеяло. Вадим Валерьянович откинулся в тень, в руке его тускло блеснуло металлическое. У Антона оборвалось что-то внутри.

Студеница скинул ноги с кровати, сел, тяжело передохнул несколько раз, держась одной рукой за сердце. Другой стал шарить по табуретке. Нащупал коробочку, взял сразу две таблетки, кинул их в рот и тотчас схватил стакан, сделал несколько крупных глотков…

Дальнейшее, как потом казалось Антону, длилось очень долго. Со стуком поставив стакан обратно на табурет, Студеница передернулся, схватился обеими руками за впалую грудь, захрипел, повалился на постель. И стал: биться на койке, хрипя и икая. Бился, бился, а потом затих, вздохнул глубоко и уронил длинную руку на пол.

Из тени шагнул доктор. Снял перчатку, взял Студеницу за запястье. Замер. Затем повернул начальника отряда на бок, накрыл одеялом. И вдруг нервно засмеялся, адресуясь к замершему Антону:

— Вот и все. А ты боялся… Шито-крыто.

Только тогда понял Антон, что произошло. Чтобы не упасть, вцепился рукой в полушубок, висевший рядом на гвозде.

Доктор снова надел перчатку, извлек из-под подушки ключи…

Покидая барак, Вадим Валерьянович приостановился на крыльце, похлопал готового упасть Антона по плечу, шепнул ободряюще:

— Все хорошо. Не волнуйся. Не забудь запереть изнутри коридорную дверь. — И, увидев, как вышел из тени и махнул рукой третий — неизвестный, поспешно простился.

Антон отупело постоял на морозе, а потом побрел к себе на нары, забыв о наказе доктора. До утра не сомкнул глаз. Не то чтобы переживал и страдал, а просто лежал пластом: измученный и обессиленный. Лишь утром вывел его из этого оцепенелого состояния истошный вопль Дарьи Назаровны:

— Робя-я-ты-ы-ы… Ефим Нилыч помер!

Впоследствии, когда прошли первые страхи, порожденные появлением милиционеров и представителей управления, у Антона родилось вдруг дикое, но тем не менее прочное убеждение, что проклятый Вадим Валерьянович уже никогда не появится на его пути, что он должен исчезнуть навсегда. Почему? Антон того не знал. Поверил в это — и все. И потому на какое-то время почувствовал себя спокойнее. В конце концов Студеницу он не убивал, а умереть вот так, выпив спирту вместо воды, начальник отряда мог и без чьего-либо присутствия.

Но иллюзии скоро пришел конец. Для этого Антону было достаточно увидеть Ибрагимова с тем, с третьим, с неизвестным. То был именно он. Ночью Антон не видел и не мог видеть, что он плечист и сутуловат, что поверх ватника и теплых штанов на нем натянут брезентовый костюм, но обостренная страхом и переживаниями память четко запечатлела его силуэт, все его немногочисленные движения. Теперь сомнений быть не могло. Это был он, тот третий, что остался на улице. Сейчас, на тротуаре, он точно так же помахивал рукой, шагал так же широко, как в недавнюю мартовскую ночь…

Несмотря на вспыхнувший с новой силой страх, подталкиваемый неясным, но могучим инстинктом самосохранения, Антон покинул очередь в поселковую баню (в которой мерз около часа) и молча последовал за Ибрагимовым и его приятелем, мирно беседовавшими по пути. Зачем? Опять-таки не знал.