Где-то на Северном Донце

Гремят за кромкой крутого берега невидимые автоматы. Стоящий на коленях Глинин дергает забинтованной головой и медленно валится на грудь, головой вперед. Раздается еще несколько винтовочных выстрелов. В ходе сообщения рвутся ручные гранаты. Взрывы подымают клубы желтой пыли.

Становится тихо. Глинин недвижен. Наконец возле него появляется сначала один немец, затем другой. Они оттаскивают бойца от хода сообщения, переворачивают вверх лицом.

Левый берег скорбно молчит.

Немцы смелеют. Сначала они боязливо выглядывают из-за кромки обрыва, дают наугад несколько выстрелов по левобережному камышу, затем начинают подниматься во весь рост. Вскоре большая толпа злобно, торжествующе галдящих гитлеровцев скопляется возле лежащего навзничь красноармейца.

Лепешев стискивает зубы. Рука его сама собой вытягивает из кобуры пистолет.

Толпа ликующих гитлеровцев продолжает шуметь на крутом берегу. Их гортанные голоса доносятся до онемевшего левого берега. Вдруг один из фашистов размахивается винтовкой и всаживает штык в Глинина. Его примеру следуют еще несколько солдат. Они с остервенением бьют и колют бездыханное тело красноармейца, а потом поднимают его на штыках и под гогочущее улюлюканье сбрасывают с обрыва.

Спазма перехватывает горло Лепешева, он вскидывает пистолет. Почти одновременно с его выстрелом сотрясается над окопом маскировочная сеть. Бьют по круче все пулеметы и все бойцы лепешевского взвода. Стреляют Васильев и Савеленко. Внезапный шквал огня скашивает орущее скопище. Зловеще сверкнув штыком в первом луче выглянувшего из-за горизонта солнца, летит вниз немецкая винтовка, а за ней катятся к реке фигурки корчащихся солдат в серо-зеленых мундирах и тяжелых глубоких касках.

Огонь прекращается так же внезапно, как и начался. Пусто на высоком правом берегу, тихо на левом. Затаившиеся под маскировочными сетями бойцы и командиры смотрят на желто-бурую береговую кручу. Раскинув руки, свесив вниз забинтованную голову, над хрупким неярким кустиком распласталось там тело красноармейца Глинина…

* * *

Лепешев тоже смотрит туда, и, чем больше проходит времени, тем сильнее щиплет у него в горле. Лейтенант отворачивается, бессмысленно вертит в руке пистолет до тех пор, пока майор не отбирает его и не сует ему в кобуру.

— Вы бы хоть доложили полковнику, что и как, — укоризненно шепчет он Лепешеву. — Все же положено.

Лепешев проводит ладонью по лицу, как бы стирая с себя только что пережитое потрясение и нахлынувшее безразличие ко всему. Оглядывается. Встречается взглядом с Ильиных, который с состраданием смотрит на него из своей ячейки. Майор подталкивает Лепешева в бок. Лейтенант окончательно приходит в себя.

— Товарищ полковник! — вскидывает он правую руку к пилотке. — Разрешите доложить. Взвод прикрытия поставленную задачу выполнил и присоединился к основным силам дивизии. Красноармеец Глинин погиб, с выполнения боевого задания не вернулся.

— Да… да… — Всегда громогласный, полковник Савеленко не похож на себя. — Да, да… — сдавленно повторяет он. — Я вас понял, лейтенант… Я все понял.

Капитан Васильев снимает фуражку и, повернувшись лицом к правому берегу, становится по стойке «смирно». Его жесткие черные волосы шевелит слабый ветерок. Полковник тоже снимает фуражку, тоже поворачивается лицом к реке. Словно шуршащая волна пробегает по огневой позиции, укрытой маскировочной сетью. Все встают по стойке «смирно». Даже раненые, помогая друг другу, пытаются подняться, и те, у которых это не получается, затихают, бросают курить, смотрят из земляных щелей на узкую полоску розового неба сосредоточенно и строго.

Над степью и берегами висит тишина. Разлившийся широким плесом, Северный Донец тоже тих и не нарушает этой тишины веселым журчанием воды. А над примолкшими землей и водой бездонное розовато-синее небо. Июньское степное небо 1942 года, которое все видит, но ничего не может рассказать людям.

Рядовой Петр Малышкин

С рядовым Малышкиным, человеком не по возрасту серьезным, как говорится в официальных характеристиках, вполне положительным, внезапно стряслась беда. В один миг превратился он из обычного непритязательного парня не то в расхитителя государственных средств, не то в банального вора, не то в нахального хапугу… Малышкин и сам толком не знал, кем он вдруг стал в глазах сослуживцев и командиров…

1

Сейчас Малышкин сидит в камере гарнизонной гауптвахты, глядит сквозь зарешеченное окно на марширующих по плацу новобранцев и тоскливо гадает: что же теперь с ним будет? На душе у Малышкина нехорошо, неуютно. Погано на душе у Малышкина и от полного непонимания всего случившегося, и от непривычности арестантского положения, а всего более от тоскливого этого гадания. Малышкин старается отогнать навязчивую думу, отвлечься, вспомнить что-нибудь веселое или хотя бы интересное, но почему-то ни о чем другом не думается, ничего не вспоминается.

Собственно, вспоминать Малышкину почти нечего. Какие могут быть воспоминания у двадцатидвухлетнего человека, нежданно-негаданно попавшего в беду и впервые в жизни оказавшегося под арестом?