Где-то на Северном Донце

Лепешев дает резкий короткий свисток.

Дуплетом гремят выстрелы танка и «сорокапятки». Летят от ближних развалин вверх и в стороны куски кирпича и глинобитных стен. Стучат пулеметы.

Немцы уступать не желают. Снова открывают стрельбу. Это уже не прежний шквальный огонь, но все же достаточно сильный.

Что-то обжигает левое плечо Лепешева, и он едва не теряет равновесие. Падает на кирпичи автомат. Подымать его лейтенанту некогда. Он дает сигнал и снова приникает к амбразуре.

Несколько минут лавина свинца и стали дробит обгорелые обломки. Особенно мощны взрывы танковых снарядов. Они выбрасывают в небо лохматые султаны земли и мусора, крошат и мельчат развалины. Когда снаряд разносит остатки печи, Лепешев мстительно крякает. Теперь некому будет ползти за патронами — наверняка за остовом разрушенной печи был окоп.

Огонь прекращается. На фланге коротко басит напоследок пулемет сибиряка Максимова, и наступает тишина. Немцы молчат. Лепешев нагибается к упавшему автомату, и резкая боль ударяет в левую руку. Пот выступает на шее. Оружие лейтенант все же поднимает, но стрелять уже не может. Левая рука становится тяжелой, непослушной, из-под рукава стекает на пальцы струйка крови.

— Сильно? — Это спрашивает Глинин. У молчуна чутье на беду, он уже здесь.

— Не знаю. Кость вроде бы не задело… — Лепешев подает помкомвзвода свой автомат. — Ну-ка, пальните по фрицам, да погуще.

Темные глаза Глинина ощупывают побледневшее лицо командира взвода. Он понимает, что спорить или перевязывать рану сейчас не время, вскидывает автомат и через отверстие в стене стреляет в сторону противника. Стреляет до тех пор, пока не кончаются в диске патроны.

Лепешев напряженно прислушивается. Проходит минута, другая. Немцы не отвечают. Лейтенант отирает здоровой рукой кровь, залившую стекло часов, проверяет время.

— Двадцать один тридцать. Точно, как в аптеке. Спектакль окончен… — Он пробует улыбнуться. — Теперь можно дырки разглядывать, бинтоваться, прощаться и всякое прочее.

XII

Ночью Лепешев стоит в блиндаже у амбразуры и всматривается в расположение противника. Туго перебинтованная рука болит, но терпимо. Пуля кость не задела, только продырявила плечевую мышцу.

Внизу, в темноте, сидит тот самый младший лейтенант-радиотехник, что прошлой ночью пригонял плоты за лепешевским взводом. Сегодня ему вновь поручили это дело. Сейчас радиотехник нервно ерзает на плащ-палатке, шумно вздыхает и ждет, когда лейтенант даст наконец приказ на эвакуацию.

Лепешев же не торопится. Он ждет повторения ночной атаки. Немцы не спят. В развалинах слышны приглушенные голоса, бряцание оружия. Очевидно, из садов подошло подкрепление.

Первую атаку немцы предприняли в полночь, как раз тогда, когда за лепешевским взводом вновь пригнали плоты. Готовясь покинуть позицию, бойцы ослабили наблюдение за противником, и это позволило фашистским солдатам подползти на дистанцию гранатного броска. Если бы не бронебойщик Степанов, случайно нажавший на спусковой крючок автомата, неизвестно, чем бы все это кончилось.

Одиночный выстрел, внезапно ухнувший в конюшне, заставил красноармейцев инстинктивно пригнуться, а нервничавших немцев раньше времени открыть огонь. Сверкнули в ночной темени вспышки выстрелов, разорвали тишину взрывы гранат. И тут же грянуло нарастающее «хо-о-ох!».

* * *

Вражескую вылазку все же удалось отбить. Выручили фланговые пулеметы, еще не снятые с огневых точек. А потом, когда прошло первое замешательство, открыли огонь и остальные.

Сам Лепешев стрелял из пистолета и ранил в плечо и ногу унтер-офицера, неожиданно прыгнувшего из темноты к самой амбразуре блиндажа. Потом, когда противник отхлынул, этого унтера затащили в конюшню и заботливо перевязали. Лежит сейчас увязанный бинтами немец на плоту и ждет отправки в разведотдел дивизии.

— Может, пора, товарищ лейтенант? — подает голос радиотехник. — Скоро светать начнет. Ведь тогда…

— Что тогда? — злым свистящим шепотом спрашивает Лепешев.

— Тогда нам конец. Перебьют всех посреди реки, как утят…

Лепешев не отвечает. Он и сам видит, что затянутое облаками небо начинает сереть, но он зол и расстроен, и робкое напоминание младшего лейтенанта, который вообще-то нрав, раздражает его.

Неожиданная ночная вылазка гитлеровцев дорого обошлась взводу. Убит Степанов, убит курский соловей Алеша Крыночкин. Ранены Хасанов и Максимов, лучшие пулеметчики взвода. Даже Глинин на этот раз не уберегся. Взрывом гранаты исковеркало у помкомвзвода пулемет, осколком, срезало половину уха. Хорошо хоть этим отделался. Могло быть хуже. И на этот раз обошла смерть несчастного, угрюмого бирюка.

— Нельзя больше ждать, — решительнее говорит младший лейтенант. — Скоро три. Всему есть предел.

— Я не хуже вас знаю, когда бывает предел! — злится Лепешев. Сейчас ему ничуть не жаль перепуганного пожилого человека, нервно ерзающего в черной яме блиндажа.

— Но бойцы, приплывшие со мной, могут вернуться на тот берег, — плачуще говорит радиотехник. — Они знают, что должны вернуться в темноте…