Где поселится кузнец

Предки поручика по мужской линии, как и достойно донцам, с оружием в руках служили государю, однако в чины выходили только те Турчаниновы, кто отбыл в дальнюю службу, поближе ко двору и Гатчине, — верные же степи донцы Турчаниновы не шли выше секунд- и премьер-майоров. Так и отец поручика Т. заслужил чин майора, своею жизнью определив и будущую военную карьеру синеглазого сына.

Отошли времена казацкой вольницы, когда запорожцы берегли Польшу и Украину, а донцы — Москву, когда невозбранно рыскали по степи волки и стаи дроф затмевали небо, когда казаки брали себе жен из полонянок и жили, пока жилось, часто без освящения и обряда, — старые казацкие челны из липовых колод догнивали в камышах Дона, Донца и Аксая, богатые хлебные станицы поукротили ковыльную степь, а булатные ножи и турецкие в золотой оправе ружья висели на коврах, как память о давних походах. Теперь уже и донских богатых невест наряжал Кузнецкий мост, а драгоценностями — бриллиантами и жемчугом — одаривал магазин Зильбермана, подданного австрийского императора, великодушного венца, державшего и в Новочеркасске своего расторопного агента.

Казацкие дети часто играли в войну, — выступив за город и построив камышовые крепости, — и, хотя наш герой чаще плелся за победителями, в тучах пыли, с виноватыми слезами на светлых глазах, ничто не могло отвратить его от службы. В 1836 году, четырнадцати лет от роду, уже вкусив два чужих языка и поигрывая на скрипке, он обнаружился в Санкт-Петербурге, в императорском Артиллерийском кадетском корпусе.

Пять лет провел он в корпусных классах и вышел из них новым человеком — искусным не только в математике, чертежах и баллистике, но и в спорах, к военному делу не относящихся. Он и в языках совершенствовался не по старым романам, в его руках побывали и философы, и отъявленные якобинцы, а Евангелием нашего героя стали сочинения дерзновенных авторов, кто пекся не о приумножении богатств, а о врачевании общества, об его исцелении от тирании и рабства. Бог был забыт навсегда, и если не подвергался хуле, то только потому, что юноша, воспитанный в православной и богопослушной семье, никогда не преступал этой последней, кощунственной черты.

Возвращение на Дон после пяти просвещенных лет Санкт-Петербурга было подобно жестокому падению. Подъезжая к Новочеркасску по старой воронежской дороге, миновав унылую в осеннюю пору приаксайскую степь, наплавной мост и триумфальные ворота, поручик ощутил тоску на сердце и предчувствие пустой жизни. Жалким показался гостиный двор, сбитый из досок, не радовала глаз и гимназия, огороженная ветхим забором, в соседстве с казармой убого стояли крытые камышом домишки. Среди этой нищеты возвышались каменные двухэтажные строения людей именитых и денежных, арсенал для легких орудий и двое триумфальных ворот, построенных по желанию атамана графа Платова еще в царствование императора Александра Павловича, столь милостивого к донцам. Но еще более скудной, после Петербурга, пришлась умственная жизнь донской столицы. Умственное стеснение, в котором оказался поручик, доводило его до отчаяния, и он положил себе зарок не пить вина — даже и лучшего, не волочиться — противу всех офицерских традиций, не жертвовать ночей картам (по гривенке в бостон, по маленькой в вист). И хотя ему шло к тридцати и кровь домогалась своего — он держал слово обета, служил без нареканий, а долгие часы свободы от службы отдавал не прекрасному полу, — если верить молве, необыкновенному в тех краях, — а писанию портретов и ландшафтов красками и игре на скрипке. Так бы могла и закончиться его жизнь, с репутацией женоненавистника. Но вот в волнение стала приходить Европа, возмутился Париж и немцы, а за ними Италия и Вена, потянулись и в Россию благодатные сквозняки, столь опасные здоровью государя императора: одних окон и дверей недостало, чтобы затвориться наглухо, понадобились еще и штыки, и пушки, и кивера, и походные бурки, и кухни, и чарки анисовой водки. Так европейскими сквозняками вытянуло под Варшаву и батарею поручика Т., вместе со скрипкой и с кожаным походным сундучком, повидавшим Березину, Бородино, Польшу и немецкие города, с сундучком, завещанным молодому кадету его двоюродным дядей, сподвижником Кутузова, генерал-лейтенантом Павлом Петровичем Турчаниновым, в бозе почившим осенью 1839 года.