Где поселится кузнец

Уже не первый раз роты теряли людей; им выходил трехмесячный срок, положенный политиками на обучение волонтера, на всю войну и победные фанфары. Как-то я недосчитался и часового — среди ночи волонтер вычислил, что еще накануне ему вышел срок службы, бросил пост и преспокойно уложил белье, табак и галеты в солдатский мешок. Но тут разговор вышел публичный; он мог иметь последствия, из-за Миссисипи на нас смотрела зеленая земля Миссури, свободного штата, до самой границы с Айовой окровавленного враждой и страстями, — лучше перейти Миссисипи, оставив на этом берегу полсотни нетвердых волонтеров, чем рисковать успехом боя.

— Вы мне кажетесь человеком решительным, — сказал я испанцу. — И если задумали уходить — уходите, уходите, не затевайте размолвки, — торопил я его. — Из-под палки солдат воюет плохо, а у нас с капитаном Гатри не только что ружей, и палок в запасе нет.

— В волонтерском депо я подписал контракт на три месяца…

— И с богом, с богом, солдат! — пожурил я его весело: пусть лучше у него останется на зубах оскомина, вкус отверженности и скрытой обиды; вот каков был иезуитский мой план. — Вот вам моя рука, и — торопитесь. Нам на пароход пора, как бы вы не попали на палубу «Дженни Деннис» да не угодили в бой.

Испанец отошел, но сдается мне, когда плоскодонная «Дженни Деннис» отвалила от дебаркадера и зашлепала плицами по воде, удаляясь от Куинси, его фигура долго маячила среди тюков и ящиков. Мы плыли вниз по течению Отца Рек в Ганнибал, миссурийский город — откуда железнодорожная колея шла до Сент-Джозефа на границе с Канзасом, разделив штат Миссури на две неравные части; меньше трети его земель к северу, до границы с Айовой, большая часть к югу от дороги, со столицей штата Джефферсон-Сити, с Лексингтоном, Спрингфилдом и памятным мне городишком, где мне довелось оплакивать разгромленную типографию «Херальд оф Фридом» и ее изувеченного редактора Рэмэджа. «Дженни Деннис» погрузила пять рот, остальные шли за нами на открытом плашкоуте. Скоро стемнело, к ночи стихли песни, Миссисипи раздалась вширь, по левому борту, на иллинойском берегу, мелькали огни, но миссурийский был темен и глух. Казалось, и этот, свободный берег свободного штата принял сторону врага, черную краску рабства, угрожал нам, предостерегал не высаживаться, не испытывать судьбу.

Я поднялся в рулевую; вахту стоял Э. Л. Шибл, капитан и владелец маленькой «Дженни Деннис». Мы долго молчали; я и дыхания Шибла не слышал; только пыхтенье судовой машины, шлепки колесных плиц, тихое журчание струй, темнота, в которую мы входили все глубже. И когда я едва не задремал под непривычную музыку, Шибл заговорил, роняя слова в изрядную, падающую на грудь бороду:

— После того как его повесили, война и подступила к нам; всякая смерть зачтется на небесах, а уж за проклятое убийство в Виргинии Америка заплатит сполна. Когда-то народы умели чтить пророков, а мы?! Сколько дней мы помнили бы Христа, появись он среди нас?

— Эта война, мистер Шибл, многое изменит в мире.

— Эта война! — проговорил он с убийственным презрением. — Она ни черта не изменит и никогда не кончится; века пройдут, а белая скотина, забыв бога, все равно будет считать свою задницу краше физиономии негра. Уж так устроен человек, полковник.

— Меня зовут Джон Турчин.

— А хотя бы вас звали Моисеем! Никто не пойдет за вами, и господь не даст вам в руки новых скрижалей!

— С меня и полка хватит; дали бы каждому по винчестеру.

— Все мы скромники, а скромники войн не выигрывают, — обозлился капитан. — Вы рады восьми сотням шалопаев, а он открыл сердце всей Америке, миллионам рабов; понадобились ружья — он захватил оружейный завод и арсенал в Харпере-Ферри…

— Вот вы о ком! Я преклоняюсь перед Брауном.

— Лучше бы вы, полковник, не кланялись, — перевернул он мои слова, — а прискакали в то утро к виселице, перерубить веревку. Вашему Эйби жизни не хватит дождаться покоя и мира в Америке, — сказал Шибл свои пророческие слова, а я в ту ночь счел их раздраженной болтовней. — Кое-кто зовет Брауна праведником… Не знаю: от этого слова лампадным маслом попахивает, а он был человек, нехитрый был у него ум, без подвоха, а весь от прямоты и правды, от такого ума увернуться некуда. Вам этого не понять.

— Оттого, что я чужеземец?

— Дом у нас большой, недостроенный, даже двери не навешены, к нам каждый войдет, кому охота.

— А вам это горько?

— Мы еще без памяти народ — попадете в Миссури, найдете там и Париж, и Милан, и Новый Лондон, и Мехико, и даже Трою, и так везде, — явился кто-нибудь за три-девять земель, поставил дом и отхожее место — вот и готова Троя, а то и Афины или Петербург. Весь господень мир у нас в кармане.