Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Войдя поздним вечером с кем-то в метро в состоянии крайне потрепанном, похмельном, усталом, Головин был остановлен милицией как субъект подозрительный, для общества явно опасный, скорее всего. Милиция тех времен, стоит напомнить, была вовсе не та, что сейчас: вполне можно было по пустяку отправиться в вытрезвитель, кутузку, а если состряпают дело — даже в тюрьму. Поэтому советские люди от страха относились к милиции подобострастно, мямлили оправдательный вздор, а она, в свою очередь, вела себя откровенно по-хамски, держа их за сволочь и сброд. «Документы! — нагло потребовал милиционер. — Небось с зоны сбежал, вон рожа какая!» В оправдание милиционера надо сказать, что основания для подобного впечатления у него все же были, учитывая внешность Головина в тот момент: в сравнении с ним герои Тарантино показались бы обыкновенными интеллигентами. Но вместо того, чтобы прикинуться жалким и постараться как-то уладить все дело, Головин выступил противоположно — до крайности возмутившись, он выпалил вдруг: «Ну почему, ну почему вот всё у нас так?!.. Почему обязательно сбежал?!.. Честно на химии отработал весь срок и вот возвращаюсь домой!» Милиционер изумился, опешил и пропустил гражданина в метро.

Что касается внешнего вида и поведения Головина, то у него было много обличий, ролей, как, впрочем, и у всех людей, разве что у Головина диапазон этих ролей был необычайно широк: от обаятельного джентльмена с изысканными манерами, отлично одетого, до своего человека в пивной среди самого невообразимого сброда. Именно в этой последней роли он как раз и находился, когда однажды мы сидели в нашей квартире в Мытищах. Присутствовал там и Володя Достоевский, ныне известный переводчик, основатель и главный редактор книжной коллекции черной фантастики «Гримуар». Правда, «Достоевский» — не настоящая его фамилия, а своеобразная кличка или, может быть, псевдоним, но настолько вошедший в обиход, что многие даже не подозревали о наличии у него еще и оригинальной фамилии. Кажется, иногда забывал о том и он сам. Выпивка вся закончилась, и Головин с Достоевским требовали еще. В стране был, однако, сухой закон, и водка отпускалась лишь по талонам, причем именным. По случаю у меня оставалась пара талонов. Идти в специализированный магазин, находившийся далеко, я не хотел, и никто не хотел, поэтому пришлось двинуться в путь им двоим, как самым активным и страждущим. Располагая талонами, моими документами и плюс своими, они должны были как-нибудь разобраться с продавщицей относительно прав на талоны, выписанные на иное лицо. Учитывая их внешний вид и состояние, тот факт, что их вообще пустили в магазин, а не бросили за решетку, весьма удивителен, но я полагаю, что выручили артистизм и находчивость Головина. Протолкавшись к засаленному прилавку, данная пара предстала перед объемистой продавщицей в замызганном фартуке, наслаждавшейся ролью то ли прокурора, то ли вообще королевы. Вывалив на прилавок талоны и документы, они, видимо, пустились в какие-то сложные объяснения. Устав слушать, продавщица подозрительно взглянула на Владимира и перешла к делу: «Ваша фамилия?!» «Достоевский», — смущенно ответствовал Достоевский. Ко всеобщему изумлению, продавщица вдруг умилилась, расплылась в ядовитой улыбке и, по-матерински взглянув на Головина, мягко спросила: «Ну а вы, наверное, тогда Толстой?..» Сам Головин тут не нашелся что и ответить, но в новых тонах переговоры пошли на лад. Потом, на кухне, осваивая новый резерв, Достоевский только и повторял, указывая на Головина: «Точно — Толстой!», и всякий раз громко смеялся, правда, как-то нехорошо. Головин отвечал сложной мимикой, малопонятной, но весьма и весьма выразительной.

Учитесь владеть неадекватно лицевыми мускулами.

Из эссе «Напоминание тому, кто хочет стать денди».