Кэрол стала задыхаться. Вместо кислорода в ее легкие проникала темный удушливый дым. У него был горький привкус. Отвратительный привкус. Вкус крови. Вкус смерти. Запах падали. Гниющей плоти. К горлу подкатывала тошнота. Дым обжигал, проникая в нее, наполняя ее. Больно. Невыносимо больно. Он добрался до сердца. Оно запекло, жжение усиливалось, пока не превратилось в жгучую всепоглощающую боль. Словно горела ее душа. Как будто она в самом деле попала в геенну огненную.
— Я в аду. В аду. Габриэла… Габриэла… услышь меня… ты слышишь… слышишь… я знаю… помоги… помоги… Габриэла! Габриэла!
Она кричала изо всех сил, но не слышала собственного голоса. Но Габриэла ее услышала. Перед Кэрол вдруг появилось ее старческое, изборожденное морщинами лицо, совсем рядом Кэрол увидела ее неподвижные, смотрящие куда-то в пространство глаза. Холодная высохшая рука накрыла лицо Кэрол, словно положили намоченное в ледяной воде мягкое полотенце на ее сгорающую, плавящуюся в огне кожу, принеся мгновенное облегчение. Холод стал разливаться по ее телу, проникая и наполняя собой каждую клеточку, дошел до ее сердца, охватил горящую душу. Жжение слабело, боль отступала. Как хорошо. Холод. Никогда не думала Кэрол, что холод — это так приятно. Что это спасение. Она всегда не любила холод, не любила мерзнуть. А теперь поняла, что холод лучше, чем обжигающий жар, приносящий такую сумасшедшую боль.
— Спасибо… Габриэла… — прошептала Кэрол.
— Спи. Отдыхай. Набирайся сил, они тебе нужны. Спи. И увидь то, что тебе дано видеть… Спи. И смотри. Ты должна видеть… сны… должна их видеть… в них спасение… или погибель… они расскажут… только пойми. И не бойся снов. Не бойся видеть. Не бойся заглянуть в грядущее и воспротивиться ему… воспротивиться своему проклятию… это не судьба, эти люди не должны были умереть так и тогда, нет, но это проклятие имеет такую силу, что вторгается в предначертанное и ломает. Души их не знают покоя, потому что покинули этот мир не в свое время. Они должны были жить, но жизнь их прервана злой силой, тела уничтожены и истлели, души не могут вернуться, но и не могут уйти, потому что путь в забвение для них закрыт… и пути в жизнь нет. Они и не здесь, и не там. Они во мгле, в том, что ты всегда называла черным туманом… как узники в заточении… как потерявшиеся дети в ночи, не знавшие дороги ни назад, ни вперед. Не отпускай туда живых, не позволяй умирать не своей смертью, не предначертанной судьбой, убереги их жизни и их души. И не сгинь сама. Даже не думай о том, чтобы приблизить к себе смерть. Нельзя. Спи. Спи.
— Да… я сплю… сплю… как скажешь, Габриэла. Сплю…
И она видела. Обрывками. Одна картина неожиданно сменялась другой. Она не могла все понять. Она видела
На руках ее лежал Джек. Тяжелый, неподвижный. Взгляд серых глаз застывший и невидящий. Посредине высокого умного лба маленькое кровавое пятнышко, из которого медленно стекают густые струйки крови ему на виски, теряются в густых каштановых волосах. Кэрол кричит, зовет его, но он не слышит. Он мертв. Но глаза его все еще кажутся живыми, он сморит в небо и не понимает, что умер. Он не успел этого понять.
Что это? Будущее? Грядущее? Но где ответы? Где самое важное? Как это произошло, почему, когда и как этого не допустить?
«Не позволь ему умереть. Его смерть понесет за собой страшные последствия. Нельзя, чтобы он умер, нельзя».
Но как это предотвратить, если не знать, что к этому приведет? Как понять, что нужно делать, а чего — нельзя? Слишком сложно.
Пятнышко на лбу. След от пули? Его застрелили? Или он застрелился сам? Как Мэтт… Но стрелять самому себе в лоб не очень удобно. Обычно дуло приставляют к виску или подбородку. Или в рот. Боже, какой ужас. О чем она только думает? Застелили или нет? Или это не пуля?