Уже вечер, я скорее всего не в лучшей творческой форме, но разве можно на это не откликнуться: сегодня день памяти преподобного Феодосия Великого, который так и зовется — как в заглавии этого «газырька»… И правда: как все это рядом — праведное и грешное, горнее и наше земное.
«…тяготясь славой и желая отшельнической жизни, удалился в пещеру, где, по преданию, ночевали три волхва, шедшие с дарами в Вифлеем на поклонение Богомладенцу. Здесь преподобный пустынножительствовал более 30 лет, проводя время в молитве и посте. 30 лет он не вкушал даже хлеба, питаясь только финиками, кореньями и травами. Но и здесь подвиг его стал известен, и к преподобному Феодосию стали собираться ученики. Когда число учеников значительно умножилось, они стали просить святого об основании монастыря. Преподобный взял кадило с холодными углями и пошел по пустыне, моля Господа указать место для новой обители. На угодном Богу месте кадило загорелось. Здесь святой основал свою знаменитую лавру с общежительным уставом. Число ее насельников достигало 700 человек. Сюда приходило множество странников, нищих и убогих, и всем хватало пропитания, так как Господь по молитвам Своего угодника чудесным образом умножал пищу. Так, однажды, во время голода в Палестине, к вратам монастыря собралось великое множество нищих и убогих. Ученики преподобного опечалились, что им не хватит хлеба, чтобы накормить такое множество народа. Укорив учеников за неверие, святой послал их к хлебопекарне за хлебами. Придя туда, ученики увидели, что она полна хлебов, которые Господь умножил ради веры раба Своего. Подобное чудо повторилось и в другой раз в праздник Успения Богоматери.»
Ну, вот. И пусть потом начальник общежития в наше время звался комендантом… Пусть все было иначе. Но не там ли, в этой пещере, где останавливались волхвы, начиналось все то, что так свойственно было, может быть, лучшему в сломанном теперь строе… Что имело место, как говорится, и на знаменитой «Стромынке, 32» — в старом общежитии МГУ, где пытались жить, а то и жили «коммунами»… И на нашем Запсибе: в общежитии там я не жил, но из него — вдвоем с помогавшим тащить ее вещички Лейбензоном — уводил Ларису… Часто говорю о себе: я, мол, — дитя общежития… «общежитский человек». И тем самым всегда подчеркивается готовность терпеть обстоятельства, терпеть кого-то другого рядом… Славный, славный святой — спаси, Господи!
А мы: общага, общага…
Сегодня день рождения нашего Георгия, «общежительного» человека как раз.
Тимолай
Утром 4 февраля взялся листать «Букварь» отца Феофила, чтобы найти «Тимофея», но сперва наткнулся на «Тимолая»… ну, вот, даже бездушная эта машина завозмущалась — тут же подчеркнула неизвестное ей имя красной вилюшкой: мол, что за новости? «Тимофея» она, оказывается, знает, а вот…
Но чего с нее, американки-то, требовать, если и мы, русаки, не знаем?
Прочитал, значит, что «Тимолай — христианское имя, означающее с греческого — оказывающий почтение народу.» Пошел в столовую, где пили чай Жора и Лариса. Его спрашиваю — не слышал. Жена само собою — тем более. Слухом не слыхивала…
Такие, выходит, наши дела: нету у нас «оказывающих почтение народу»!
Вот если бы это означало «оказывающий почтение чужому народу»… «другому»… ну, как хотите — «Тимолаев» у нас было бы — хоть отбавляй.
Такие, такие пироги…
Хоть смейся, хоть плачь…
Началось с того, что я взялся размышлять, как мне определить жанр двух моих в чем-то похожих — несмотря на пятнадцатилетнюю разницу во времени — работ: «Последнее рыцарство» — о судьбах казачества и «Дон!.. А лучше родной дом.» — в общем о том же самом, хотя конкретно речь в ней идет о встрече молодых писателей с Шолоховым.
Очерки?
Не хотелось бы.
Слишком много души в них вложил. Страсти, печали, ярости…
Как Василий Петрович Росляков посмеиваться любил над Васей Аксеновым: экзерсис?
Вдруг в голову пришло: а почему бы и то, и другое не назвать плачами?
Это есть у черкесов: боевой плач — гыбзе.
Плач по погибшим героям.
И если молодая черкесская литература столькое перенимает и у мировой, и — еще больше — у русской, то почему бы русской не подзанять это у адыгов?
Мысль так мне понравилась, что я тут же разыскал «Краткий русско-адыгейский словарь-справочник», к которому время от времени обращаюсь. Стал искать — нет плача и нет глагола плакать.
Да что же это? — подумал.
Взялся листать, чтобы найти противоположное: смеяться, смех. Тоже нет!
Вот штука-то: в кратеньком, это правда, словарике есть Чехословакия и есть Чили. Но — ни смеха, ни плача.
Посмотрел на выходные данные: Адыгейское книжное издательство, Майкоп. 1955 год.
В этом-то все и дело?
Ну, так мы, выходит, жили тогда…
Как не вспомнить покойника Леню Шишко, светлая ему память, старого отрадненского дружка, «фильсуфа» станичного с его любимым стихом: «Меньше радуйся в удачах, меньше в горестях горюй: соблюдай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт…»
Не слишком ли мы в советское время блюли этот ритм?
Посмотрел, кто адыгейский словарик составил: М. Х. Шовгенов и А. М. Гадагатль.