Газыри

В 1862 году, князь Николай Амилахвари (впоследствии убитый на правом фланге), отправляясь в Тифлис, взял с собою Машу и поместил ее в частный пансион мадам Фавр. Живая от природы и резвая, Маша усердно принялась за науки, мадам Фавр, время от времени, сообщала полку об ея успехах. „Она добрая девочка, — писала она в одном из писем к князю Амилахвари, — и надеюсь, из нея выйдет славная девица.“ Потом поместили ее в заведение св. Нины. Здесь она все реже и реже вспоминала свое вольное детство, свои аулы и горы. Прелесть дикой горской жизни теряла уже свое обаяние, являясь пылкому воображению только неясными призраками соннаго видения: она начинала жить иною жизнию, жизнию ума и сердца. Нижегородцы позаботились снабдить ее прекрасным альбомом, в котором находились карточки всех офицеров полка, и, перелистывая их, маленькая Маша всецело отдавалась впечатлению своего недавняго прошлого, чувствовала себя в кругу дорогих существ, любящих ее и заботящихся о ней. На князя Ивана Гивича Амилахвари она и не смотрела иначе, как на отца, и даже в письмах называла его папашей. И как интересны задушевностию и наивностию ея детския письма! В одном из них она просит о присылке санок, чтобы покататься, в другом — просит мячик, прибавляя, что „кукол у нея много“, с радостию говорит, что „по-французски она уже разбирает“, с удовольствием сообщает о посещении ея Нижегородскими драгунами, которых неизменно называет братьями, жаждет свидания с князем Иваном Гивичем, передает ему свои маленькия беды об износе башмаков и платья, просит выслать денег на возобновление ея костюма и проч., и проч.

Нижегородцы, которых судьба забрасывала в Тифлис, никогда не упускали случая повидаться со своею любимицей и сообщали сведения о ней своим товарищам. „На этих днях, — говорит один из них, Д. Шишков, в письме своем к князю Амилахвари: — я был на бале в заведении св. Нины и видел нашу Машу. Она узнала меня и целый вечер не отходила и танцевала со мною. Его высочество великий князь был также на бале. Он изволил много говорить с Машей и спросил меня, кто об ней теперь заботится. Я отечал, что все офицеры полка, а в особенности ваше сиятельство.“

Будущность ясная и тихая, казалось, улыбалась Маше. Но тут, к сожалению; повторилась история, так часто случающаяся с детьми, попавшими в непривычную для них сферу жизни. Как оранжерейный цветок, пересаженный в грунт, нередко погибает, не выдержав прилива света и воздуха, так и полевой цветок, поставленный разом в оранжерейныя условия, чахнет и умирает в тюремном заключении. Этот цветок и может служить эмблемою „Нижегородской Маши“. Проводя все прежнее время целые дни в палатке или на открытом воздухе, шлепая по целым часам босыми ножонками по грязи, она чувствовала себя физически гораздо бодрее, нежели в городе. Обстановка комнатной жизни и прилив все новых и новых впечатлений отражались гибельно на ея организме. Упорная золотуха, появившаяся сперва на голове, бросилась в грудь. Ее лечил известный в Тифлисе медик Прибыл, но болезнь в начале весны 1865 года сделала такие успехи, что начальница заведения писала в полк, советуя взять Машу и отдать ее на излечение какому-нибудь туземному медику. Князь Амилахвари распорядился отправить ее к себе в родовое имение в сел. Чалы, Горийского уезда; там она поправилась и снова возвратилась в заведение. В сентябре месяце 1865 года Машу перевели в Закавказский девичий институт; но здесь она заболела уже скарлатиной, простудилась вновь, и доктор Гоппе вскоре заявил, что Маша больна чахоткой, и болезнь принимает такие размеры, что ей необходимо переменить обстановку и климат. 1 февраля 1868 года, ее взяли из института опять в деревню к князю Амилахвари. Лето она провела вместе с классными дамами в Железноводске, где, судя по ея письмам, много танцевала на вечерах, и потом опять жила некоторое время в Чалах. Полк, между тем, прибыл в Тифлис. Чувствовала ли Маша, что ея жизнь вместо расцвета угасает, но только она высказала горячее желание жить и не покидать более родного полкового общества. Князь Амилахвари уже был женат, и в лице княгини Анны Александровны Маша нашла себе добрую, любящую маму, ласки которой так нужны были этой молодой нежной натуре. Ей шел уже пятнадцатый год. Это была девушка высокого роста, стройная, и если не красавица, то с добрым симпатичным лицом, оживлявшимся быстрыми и умными глазами. В сухом климате Царских Колодцев Маша стала чувствовать себя хуже и зимою тихо угасла.