Газават

— Скажи твоему беку-Джанаиду, что русские предлагают ему убраться восвояси… Иначе его отряд будет уложен на месте нашими ядрами, а он вздернут на ближайшем суку первой чинары!

Услышав эти не предвещающие ничего доброго слова, мюрид быстро отъехал от крепости и что-то проговорил сидевшему неподвижно, как статуя, на своем коне наибу.

Гассан с нахмуренным лицом выслушал переводчика. Потом что-то важно и сурово проговорил по-своему. И снова отделился от передней группы парламентер.

— Мой господин, храбрейший из слуг имама, дает вам полчаса времени для окончательного решения… Потом он разнесет вдребезги ваше гнездо, и от крепости вашей не останется ни следа… Мой господин, бек-Джанаида, приказал это передать урусам.

— Слушай, ты, длиннохвостая ворона, если ты еще раз осмелишься заикнуться о сдаче крепости, я прикажу моим молодцам угостить тебя свинцовым гостинцем! — крикнул вышедший из себя Полянов.

Вероятно, слова его произвели должное действие, потому что красноречивый глашатай мигом повернул от крепости и, вместе с наибом и черноглазым юношей, во весь опор помчался к опушке.

Переговоры были окончены. Надо было готовиться к штурму.

Гарнизон маленькой крепости состоял из пятидесяти человек, между тем как всадников, оставивших теперь свою опушку и выехавших на открытое место, насчитывалось до трехсот.

Полянов только хмурился, оглядывая ничтожные силы своего гарнизона. Все, что находилось в крепости, было поставлено с ружьями на валу. Даже Потапыч, давно уже не державший штыка в руках, и тот выполз из Мишиного барака с твердым намерением «ожечь гололобых».

— Братцы! — обратился Полянов к своему гарнизону. — Приготовьтесь к мужественной защите! Знайте, что о подвиге или смерти вашей узнает и царь, и Россия. Так не постыдную же память оставим мы по себе! Я не могу допустить даже мысли о взятии крепости. Вспомним Лазаревское и Михайловское… Или победим, или умрем!.. Да что я, — с принужденной улыбкой оборвал себя, комендант, — с такими молодцами стоит ли говорить об этом!

— Рады стараться, ваше высокородие! — бодро и весело отозвались солдатики.

— Вот вы давеча о Михайловском укреплении говорили, дяденька, — обратился маленький востроносый солдатик к фельдфебелю, — о подвиге Архипа Осипова рассказывали, а може, такой Архип Осипов и среди нашего гарнизона выищется.

— Тьфу ты! Типун тебе на язык, дурень! — оборвал его, торопливо сплюнув на сторону, фельдфебель. — О чем говорит-то! Да мы еще ево, эта, значит, поподчуем! Чего о смерти-то говорить зря, эта, значит…

— Ну, накликали беду, ваше благородие. Таперича отведите сердечко… И пальба вам будет… и штурмы… и всякой всячины вдоволь… Только держись! — недовольно ворчал старый Потапыч на своего воспитанника.

Сердце денщика-дядьки так и било тревогу. «Ишь, не сиделось ему в Питере, — мысленно честил он своего питомца, — пороху понюхать захотелось… А не приведи, Господи, ранят его эти мохнатые черти, убьют… О Господи! Какой я ответ матушке Елизавете Ивановне да капитану моему дам? Эх, дите, и впрямь ты дите неразумное!» — заканчивал свои тревожные мысли старик, пристально вглядываясь в моложавое жизнерадостное лицо Миши.

А Миша так и пылал весь, так и трепетал жаждою предстоящего боя.

И бой не замедлил наступить.

Глава 9 Штурм. Черноглазый юноша-воин. Погоня

Теперь уже весь отряд горцев, отделившийся от опушки, стоял перед маленькой крепостью не более как на расстоянии полуверсты. Чеченцы, казалось, деятельно готовились к бою. Сравнительное затишье наступило в их рядах. Солнце высоко поднялось к зениту и пекло вовсю. Полдневная жара давала себя чувствовать. Красноголовый наиб спешился, его примеру последовали остальные, и скоро до Осажденного гарнизона долетели слова неизбежной мусульманской молитвы:

— Ля-иллях-иль-Алла! Астафюр-Алла!

И, точно в ответ на нее, послышался стройный хор гарнизона:

— Спаси, Господи, люди Твоя!..

Отец Дормидонт ходил по рядам солдатиков и кропил их святой водой.

Вот наступила тишина… зловещая и таинственная, словно затишье перед наступающей бурей…

И она разразилась.

— Алла! Алла! — наполнило теперь звучным гулом до сих пор мертвенно-тихую поляну… и вмиг маленькая крепость была облеплена, как мухами, со всех сторон чеченским отрядом…

Залп двух крепостных орудий встретил его на полдороге.

Но это не остановило врага. С быстротою молнии бросились горцы на бруствер, десятками валясь от осыпавшей их картечи…

Теперь уже фейерверкер не успевал наводить орудия. Надо было помогать своим в том месте, где уже завязался штыковой бой. Каждый штык, каждая рука были на счету.

Там, где влезла на бруствер большая толпа чеченцев, бился Миша Зарубин во главе вверенной ему команды… Уже несколько чеченцев отбил он метким ударом своей сабли… Но вместо одного — является десяток других… Рука юноши онемела, грудь высоко вздымается под забрызганным кровью сюртуком… Это чужая кровь, вражеская… Он, Миша, слава Богу, еще не ранен.

— Ля-иллях-иль-Алла! — вопят чеченцы.

— Ура! — гулко перекрикивая их, вылетает громовой крик из десятка охрипших солдатских грудей.