Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Здесь сделаем небольшое отступление, уж коли пришёл на память анекдот. Екатерина Великая по возможности боролась с азартными играми. Как-никак дворянство — опора трона, а карты — гибель для славных родов. Впрочем, к «коммерческим играм» императрица относилась терпимо, даже находила в них пользу. Известнейшим острословом того времени был Левашов. Императрица узнала, что он ночами напролёт режется в баккару и макао — и сказала ему с явным неудовольствием: «А вы всё-таки продолжаете играть!» — «Виноват, ваше величество: играю иногда и в коммерческие игры!» Ловкий и двусмысленный ответ обезоружил императрицу, вникавшую в гибкость русского языка. Но преображенцу Державину в Москве предстояло играть не с весельчаком Левашовым.

В те загульные дни он держался подалее от высоких материй — но уже писал весьма мастеровито. А низкий жанр в представлениях того времени — это и любовные песни в духе Сумарокова. Некоторые мотивы тогдашних опусов Державина перекликаются не только с линией Сумарокова — Нелединского-Мелецкого — Мерзлякова — Цыганова, но и с «Москвой кабацкой» Есенина:

Не сожигай меня, Пламида,
Ты тихим голубым огнем
Очей твоих; от их я вида
Не защищусь теперь ничем.

Хоть был бы я царём вселенной,
Иль самым строгим мудрецом, —
Приятностью, красой сражённый,
Твоим был узником, рабом.

Всё: мудрость, скипетр и державу
Я отдал бы любви в залог,
Принёс тебе на жертву славу,
И у твоих бы умер ног.

Но, слышу, просишь ты, Пламида,
В задаток несколько рублей:
Гнушаюсь я торговли вида,
Погас огонь в душе моей.

Возвышенное начало: Пламида! «Не сожигай меня…», а потом мы обнаруживаем, что прекрасная Пламида — дама зазорного поведения. Не по схеме сложены стихи.

В те времена светское общество терпимо относилось к карточному шельмовству. По церковным канонам это — падение, гибель, а по светским — «с кем не бывает». Никого не удивляло, если один из игроков исчезал, незаметно прихватив с собой весь банк. Одни — разорялись на картах, другие — уклонялись от долгов. Тут уж многое зависит от характера. Острых представлений о чести у тогдашнего дворянства не было: все плутовали в картишки, едва ли не каждый стремился убежать от расплаты.

Игра игре рознь. Скажем, «фараон» — не самый быстродействующий яд. В штосообразных играх всё-таки надобно размышлять и можно избрать более-менее осторожную стратегию. Другое дело — макао, о которой в 1777-м Державин писал то ли шутливо, то ли нравоучительно:

Бывало — друга своего,
Теперь — карманы посещают;
Где вист, да банк, да макао,
На деньги дружбу там меняют.
На карты нам плевать пора,
А скромно жить
И пить:
Ура! ура! ура!

В игроцком похмелье Державин набросал своё первое настоящее стихотворение — не с ломоносовского и не с сумароковского голоса напетое — «Раскаяние»: