Гавань

Может быть, в эту минуту ему надо было энергично встать и положить всему конец, а может, он просто не думал о грозящей опасности. Может, не имел сил воспротивиться, а может, просто не хотел. Викица выглядела такой счастливой, она разрумянилась и весело улыбалась. Впрочем, абсолютно исключено, что до инженера ничего не доходило: он должен был почувствовать сомнение хотя бы в тот момент, когда они решили укладывать вещи и сниматься с места. Незадолго до этого Викица шепталась о чем-то с одним из парней, а потом умолкла, ушла в себя и, свернувшись, внимательно рассматривала пальцы на своих ногах. Ребята быстро поднялись; Слободан поблагодарил их за обед, очень сухо, официально, без тени улыбки, и, когда юноши начали пристраивать вещи на машину, они с Викицей пошли обратно.

Может быть, у него должна была вызвать сомнение и та покорность, с которой последовала за ним Викица, и то, что она почти не попрощалась со своими новыми знакомыми; наверно, ему следовало перехватить какой-нибудь многозначительный взгляд или, наоборот, отметить про себя многозначительное отсутствие взгляда.

А может быть, он просто делал вид, что ничего не замечает. Он, вероятно, хотел лишь, чтобы они поскорее уехали; он так быстро шагал, что Викица вынуждена была почти бежать за ним. Наконец инженер услышал, как позади зашумел мотор «фичи», и, может быть, в этот момент поверил, что опасность миновала. Но Викица вдруг остановилась.

— Я сейчас, только как следует попрощаюсь, — неожиданно бросила она и с легкостью газели снова пробежала по песку эти роковые пять десятков шагов, которые, как ему казалось, они надежно и безвозвратно оставили за собой. Ребята уже забрались в машину: двое юношей и девушка теснились на заднем сиденье. Мотор работал, но правая дверца была открыта. Место рядом с водителем пустовало. Слободан почти безучастно, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, наблюдал, как Викица с развевающимися по ветру волосами, босиком бежит по песку, как без всяких колебаний приближается к открытой двери, как не спеша, словно намеренно, чтобы каждое ее движение навсегда врезалось в память наблюдателя, садится в машину, на заранее приготовленное для нее место.

Дверь захлопнулась, и «фича», отбрасывая из-под колес песок, будто пускаясь в бегство, рванулся вперед и в следующее мгновение затерялся в кустарнике, взвывая от напряжения.

Остался ли Слободан стоять на том же месте с бутылкой коньяка в руке, добровольно погружаясь в сонную волну безразличия, или, вдруг почувствовав, что теряет последнюю опору в жизни, сломя голову, но слишком поздно помчался по колючкам и камням за машиной, которая тарахтела уже где-то наверху, на шоссе, далеко от него? Он и сам не знал, что с ним происходит. Все это не имело уже для него никакого значения.

А потом ночь никак не хотела проявить милосердие и опуститься на землю. Сумерек вроде бы вообще не было: луна, словно желая настигнуть уходящий день, сразу же выплыла из-за гор, полная, сверкающая, злобная. Металлический лунный свет залил мурвицкое поле брани.

Было тихо. Слышался только шорох шагов инженера, пробирающегося по камням. Несмотря на луну, каменистая местность подсовывала ему под ноги то коварную яму, то кольца заржавевшей проволоки, то просто обрывала тропу. Инженер почти полз на четвереньках, но упорно продвигался к своей цели. По временам он останавливался и, затаив дыхание, прислушивался. Ни человеческого голоса, ни стрекота кузнечиков, ни рокота машины вдали. И он, бормоча ругательства, продолжал ползти среди развалин. Ему мерещилось, будто только что здесь бушевала страшная война, и от непрекращающейся, длительной бомбардировки в ушах продолжало греметь, как он это запомнил по детству. Чего я ищу в этом хаосе: семью, дом, любимую? Все равно: просто надо не отступать, идти вперед, дальше, тут уже не осталось и камня на камне. А может быть, произошло землетрясение, и не только здесь, а на всем свете, стряслась всеобщая катастрофа и я — последний оставшийся в живых человек. Будущее мира — в моих руках.

Но героическая повесть, участником которой он себя воображал, пробираясь ночью среди развалин, окончилась, как обычно, в полурастащенном складе кантины. Лукаво ухмыляясь, будто ему удалось кого-то надуть, инженер еще раз открыл тайну якобы замкнутого запора. Пошарив в темноте, он вскоре появился в дверях, гордо держа в руках желтую бутыль «медицинского бренди», как слиток золота, извлеченный из своего собственного рудника.

Он откупорил бутылку и, довольный, опустился на землю, привалившись к стене, залитой лунным светом. Луна блистала так ярко, что он даже зажмурился, поднося бутылку к губам. Это место прекрасно, как, впрочем, и всякое другое. Было землетрясение или нет, во всем мире не осталось ничего, кроме этого места, здесь и сейчас. Именно здесь, в эпицентре, в фокусе вселенной сидел инженер с желтой бутылкой в руках и чувствовал, будто подымается по ступенькам лунного света к некоему собственному совершенству, достигнув которого он не будет больше ни в чем нуждаться и ни о чем сожалеть.