Гавань

Он снова поднял вверх палец, как истинный Учитель.

— До сих пор история была историей разочарований, ибо всегда преследовала цели, которые в конце концов оказывались ложными. Сейчас все иначе; единственная цель — это непрерывное переустройство мира, и будь что будет. А будет то, что мы можем и что хорошо знаем. Переворачивай, мой мальчик, сколько влезет, все перекопай — и увидишь, что получится. А я обо всем этом напишу, прекрасно напишу, ты сам убедишься, мой мальчик, как прекрасно, прекрасно все будет, — закончил Казаич, переходя на местный диалект.

— Да поможет вам бог, шьор Казаич, — заговорил Слободан тоже по-чакавски, как равный с равным.

— Нельзя, чтобы потомки твои думали, будто мир построен на горе и несчастье. Но когда они получат в наследство наш светлый прекрасный мир, пусть он будет чистым, незамаранным ни кривдой, ни кровью, ни корыстью etc, etc… Это вовсе не значит фальсифицировать историю, это значит заставить ее служить нам. Пусть для наших потомков все, и история тоже, будет прекрасно. Так я и напишу, эта голова еще кое на что способна! Все будет прекрасно, прекрасно. И про тебя напишу, мой мальчик, ты только строй, немного я уже написал, а будет еще больше!

Но Слободана как-то совсем не волновало, что подумают о нем потомки. У него и в мыслях не было попасть в историю, для него важна была только стройка. Ему не нужен был мир без него, даже в образе будущего. И кто знает, подумал он, не суетность ли это, еще более богохульная суетность и тщета.

У него вдруг возникло неудержимое желание напиться вдрызг. Он так и сяк провертывал в голове эту навязчивую идею, но последовать ей не решился, потому что никогда ранее сознательно так не поступал, да, впрочем, даже решившись, он не смог бы найти нужного собутыльника. Но все-таки вино показалось ему неким решением. Он чувствовал неудовлетворенность работой, но не знал чему ее приписать — стройка продвигалась вперед, как положено, по своей классической спирали.

И дело явно не в Грашо: вся эта заваруха с откупом в конечном счете никчемный эпизод. Да и сам Грашо лишь эпизод, чтобы не сказать хуже. По завершении стройки неприятные инциденты сгладятся, обнаружится их истинный смысл. В том числе и самых глупых, самых неприглядных. Тяжесть с души спадет, собственные раны затянутся, и будет только Гавань, прочнее, чем медь, как сказал бы Казаич.

Но беспокойство в душе росло: он уже боялся оставаться наедине с самим собой; старался ежеминутно чем-то себя занять. В конце концов взвесив все и вся, пришел к выводу, что просто стосковался по женщине. Какой к чертям пафос, какие котлы! Самая обычная физиология.

Слободан был не бог весть как искушен. Даже авантюры, в которые он время от времени пускался, не свидетельствовали о его особой опытности в обращения с людьми. Его потребности всегда были весьма скромны. Отлучки из дома в свободное время контролировались и регламентировались жесткими рамками жизненных привычек. Нет, дело было совсем не в аскетизме или каких-либо нравственных запретах. Недостаток интереса к подобным вещам частично объяснялся нежеланием создавать себе лишние затруднения, частично тем, что обычно отсутствовал удобный случай.

Как бы то ни было, ощутив непривычную тоску по женщине, он прежде всего подумал о своей собственной жене — может быть, не о той Магде, какова она есть, а о той, какой могла бы быть, какой он время от времени, главным образом издалека, рисовал ее в своем воображении. Он тосковал не по надежному партнеру в совместном предприятии, каковым являлся их брак, а по загадочной любовнице, таящей внутри себя вулканы страсти, смелость нескромных прикосновений или способность пробудить в нем недостающую ему дерзость. А сближение с Магдой всегда было лишь смычкой двух цивилизованных скорлупок, следствием предшествующего соглашения, печатью, пришлепнутой на договоре.

Уже не говоря о том, что Магды попросту не было рядом, чтобы эту печать пришлепнуть.

Он несколько раз звонил в Загреб, надеясь вызвать ее. Свой мужской инстинкт он пытался закамуфлировать деловыми соображениями. Отчасти из-за того, что на крохотной мурвицкой почте не было телефонной кабины, отчасти потому, что между ними вообще не существовало другого стиля даже в интимных разговорах. Магда, ситуация в связи с откупом домов усложняется, много трудностей, я совсем измотан, ты поняла, что я имею в виду?

Своим ясным и энергичным голосом она объяснила ему, что он смешон, что все это глупости, что он без всякой надобности усложняет вещи, и пусть, ради бога, возьмется наконец за ум, и вообще — какая сейчас может быть поездка, из-за таких пустяков! У нее, мол, в Загребе полно дел. Он что думает, она тут бьет баклуши?! А дом, а все остальное? Да, впрочем, ее приезд ему только помешает.