Гав, кись, мяу, брысь

У жены уже… симптом… часто я слышал, как она, не видя никого, ни собаки, и не кошки, громко и с сердечным вздохом пела, но громко, как в лесу, когда поют …А – у-у-у !

Композиторы, когда пишут ноты к своим шедеврам музыкальным, ставят знак, «дольче» это значит исполнять с чувством. Вот и она, не зная нотной грамоты, исполняла свои арии цуцыка, на тему Любчик, как в большом театре нашей родной Москвы. Но пела она эту мелодию, на крещендо.

Это значит, по – нашему ори, пока пузо не лопнет или пупок не развяжется. Так и она пеелааа.

И… вдруг услышала, какой-то пёсик ответил ей лаем… Она подбежала к колючей проволоке заросшего сада, это последний, крайний дом, на улице Кладбищенской… и стала ещё и ещё петь его прекрасную песню Любчик… Лю ю ю бчик!!! Но звук, сила его звучания – крещендо, как на военном параде, только литавров, ещё не хватало, для полноты чувств, не было, а жаль. И, снова лай.

Я думал, она порвёт и проволоку колючую, что бы увидеть, правда ли это он? Неужели какие-то гады привязали его. А может, и хорошие люди вылечили. И он жив здоров и не кашляет. Не может быть! А я ей сказал. Верь, и тогда может быть, даже то, что никогда не может быть. Может быть!!! Тем более с таким любимым, как наш, кобелино не Лоретти.

Три раза в году, я вижу свою половину такой счастливой. Всего три раза. Правда, она теперь уже никак не подходила к такой оценке, своей стати, гордое и красивое, мудрое и радостное… Моя по ло ви на. Это уже было более чем, половиночка ты, моя драгоценная…Это был уже я половина её половины. Но. Так, только по праздникам, три раза, в високосный год, пою ей эту песенку – день её рождения, на новый год, и на майские деньки, радостной весной. В праздники…

И вот, это моё драгоценное, но не большее, чем японские спортсмены сумо, рвануло, через колючую проволоку, не разбирая и не замечая преград, которой огорожен был «садок вишнёвый, коло хаты», а красавец наш, как и мы, уже поняли, он почуял своими рецепторами, недогрызенными. Только моей, в прошлом, половинке было, наплявать, надоело воявать.

А хозяйка, приютившая страдальца, уже двигалась по своему обширному саду-огороду выяснять «…А чаво, ды ничаво… А ты чаво, ды ничаво. И я ничаво, ну и дуй туды, откель пришел и куда царь-батюшка сам, пешком ходить…

Так всегда пел и говорил наш свёкор, родом страны кацапов, когда у нас в жизни возникали такие сложные проблемы, правда их, такого сложного плана и не было, но моя драгоценость, половиночка, тогдашняя, когда была в ударе от любых чувств, она переходила на такой народно сказочно былинный, кацапский, речитатив и дело, для неё, всегда решалось. Так получилось и в этот раз. Хозяйка увидела слёзки.

Такого капельного орошения огорода нашей спасительницы… я не видел больше ни у кого и никогда больше. Даже плач Ярославны, рыдания плакальщиц при погребении соседа нашего географического, а точнее Фараона, не было так выразительно.

Здесь в наличии были и слёзы радости, от встречи и горечь пережившей утраты, мы уже и не надеялись его увидеть живым, да ещё и в такой красивой упряжке – огромная цепь на шее и толстые верёвки с причала Балаклавы, которыми крепились вокруг головки чугунного кнехта, военные корабли… Весом цепь была, несколько пудов. А он, великомученик наш, почти святой, ходить с такими веригами, не осиливал, почти полз, коленопреклонённый, к своей кормилице, моей жене… всё таки красавице. душевной.

И зачем японцам театр слёз, который и у нас, в Севастополе, руины амфитеатра… хотели устроить артисты. Вот где были рыдания, и точно скажу вам, не театральные – сердеешные…

Всё закончилось благополучно. Расставание. Прощание. Почти славянок, почти дружественное.

Наш красавчик, живой и реставрированный, какими-то неземными целителями, регенерации-и-я …Это теперь так. Я знаю.

По своему посёлку мы дефелировали почти в обнимку со своим, вернувшимся из небытия,– бития, вели его под ручку. Я его держал за переднюю лапку и он, как цирковой и дрессированный, шёл на трёх, как конь-иноходец. Иногда его заносило в сторону и, я его поднимал чуть-чуть повыше, он вертелся, как тогда почти на шампурах.

Деревенские, наши смотрели на эту прогулку, странно. Но пальцем у виска крутил только один мужичёк, около чебуречной. И проводил нас песней… ну и нажрались, а ещё муж и жена, наверное…

Время шло.

Время пришло.

И лечит время.

Он дома. Спокойно возлежал на своём привычном месте и во сне слегка повизгивал, то ли сны сладкие бередили его душу, а может воспоминания о молодых днях, которые уже были в прошлом, и теперь осталось жить только сладкими, горько солёными, воспоминаниями. Хотя, когда над его дворцом-будкой шумело и трещало, ветер, дождь …он забивался в дальний угол будки, спал потому, что похрапывал, вздыхал, стонал, резко визжал.