— Знаю, мил человек, что ты в конце прошлого месяца ночью совершил с двумя подельниками успешный налет на кабинет директора оборонного завода товарища Шарипова, вскрыл шесть замков патентованного швейцарского сейфа и выкрал ящик с листовым золотом. Я знаю, что в ту ночь с тобой был твой старый знакомый Петр Емельянов по кличке Гвоздь и еще сопляк у вас стоял на подхвате Владимир Спиридонов. Удивлен? — Рогожкин снова мерзко осклабился. — Я даже знаю, какие чудеса ты выказывал в стос и в очко, когда в СЛОНе перековывался, да с какой девахой ты в Москве лямуры крутишь, — бросил он будто небрежно, но, как говорят кавалеристы, бросившись с места в карьер.
Я слегка заволновался, но постарался не подать вида, что эта новость меня потрясла. «Как? Откуда? Почему? — больно ударили в голову вопросы. — Неужели Катька меня предала? А про стос на Соловках ему откуда ведомо? Это уж точно не Катька… И про Гвоздя тоже знает… Кто же сдал меня?! Кто?»
— Вашу девушку зовут Екатерина Провоторова — не так ли? — ехидненько лыбясь, продолжал опер и непроизвольно, но многозначительно тронул скрипучую портупею, расправляя под ремнем складки гимнастерки: вот, мол, какие мы бравые!
— А при чем здесь моя девушка? — будто не понимая, о чем речь, буркнул я и сделал попытку отшутиться: — У меня их, этих девах, может, не один десяток по всему Союзу раскидано, всех по имени и не упомнить.
— Ну уж не-ет! — расплывшись хищной улыбкой, перебил опер. — Может, конечно, в Казани успел за это время какую прошмандовку подцепить, но про Катьку не надо заливать! Вот что, Медведь, я не буду с тобой тут играть ни в дурака, ни в поддавки. Скажу прямо: когда я читал твое дело, а оно — во-она какое толстенное… со всеми твоими подвигами… то, поверишь ли, сразу тебя зауважал. Шутка ли сказать, десять лет в Москве работал, нэпмачей ощипывал, да по всей стране гастролировал со своим подельником Ростиславом Самуиловым, а сел только в двадцать девятом… И отделался-то пятерочкой, хотя мог схлопотать и червонец, и четвертной. Таких ловких воров, как ты, на дешевый понт не возьмешь. И я не стану силиться.
Рогожкин сделал паузу и закурил ароматную папироску.
— И учти: то, что я всю твою подноготную знаю, — это факт, тут я тебе мозги не кручу. И про Москву, и про сейфы, которые ты ломал в Воронеже, Харькове и Таганроге, про твое житье-бытье на Соловках все мне доподлинно известно, из первых рук, и про твой последний подвиг с этим швейцарским сейфом тоже мне ведомо из самых что ни на есть первых. Я знаю, Георгий, что ты знатный катала, хотя картишки — не твое ремесло, а так, просто забава. Так вот давай сыграем нашу партию по-честному.
Я молчал, уже смутно догадываясь, куда клонит этот махер.
— Вот, выкладываю свои карты на стол! Я не буду касаться кассы заводской бухгалтерии, которую ты походя в ту же ночь грабанул… Это дело местного угро — пусть эти пинкертоны и крутят педали. Я не стану брать тебя на испуг и грозить очными ставками. Про Гвоздя, и про Спиридонова, и про Екатерину твою московскую я упомянул просто так, чтобы ты понял, что я не лыком шит и приехал сюда из столицы не для того, чтобы впаять тебе очередной срок… — Энкавэдэшный опер сделал многозначительную паузу и заговорил тише, делая особое ударение на каждой фразе: — Мне про тебя подробно доложено и приказано взять на короткий поводок. Ты меня крайне интересуешь. Ты, Медведь, лично! А вернее, твои золотые руки, твои мозги и несравненные таланты, понимаешь? Я хочу тебе… работу предложить!
И, тонко улыбнувшись, он откинулся на спинку стула, оценивая по моему лицу произведенный его последней фразой эффект. Но я сидел как египетский сфинкс на невской набережной — молча и прямо.
— Ну вот, а теперь поглядим на твои карты. Прямо скажем, ни тузов, ни козырей у тебя, Медведь, нетути. За взлом заводской кассы тебе, учитывая твои прошлые концерты, светит минимум десятка! А за листовое золото, похищенное из сейфа секретного военного завода, милый ты мой, грозит кое-что посерьезнее. Поскольку наша партия отменила смертную казнь, то ждет тебя по меньшей мере четвертной на никелевых рудниках в Норильске, а это, как ты сам понимаешь, чахотка года через три, кровохарканье и бесславная смерть в муках адских. Скажу честно, Медведь, ведь никто не станет себя утруждать проводить дотошное следствие, доказывать твою вину… Подельник твой Гвоздь, правда, из города скрылся. Но письменное признание Владимира Спиридонова, полученное не без усилий, правда, у нас уже имеется, приколото к делу. Так что не то что следствия — даже суда не будет. Понял? Особая тройка рассмотрит твое дело, впаяют тебе двадцать пять в Норильске — это стопроцентная гарантия!
Я сижу молчу, хотя скрежещу зубами. Так вот ведь, что имел в виду умирающий Славик Самуйлов. Вот оно, подкатило. Андрей Андреевич перегнулся через стол и почти зашептал: