Гарсиа Маркес

— Он одновременно будто и помолодел после Швеции, и посолиднел, даже взгляд изменился. Он ведь стал одним из самых молодых и в то же время самых популярных нобелевских лауреатов, а это открывало для него массу возможностей. И прежде Габо любил — может быть, больше всего на свете — накоротке общаться с сильными мира сего, а теперь они встречали его с распростёртыми объятиями. Он и сам как бы обрёл статус президента. Фидель был с этим согласен, но сказал как-то: «Конечно, Гарсиа Маркес — практически президент страны. Вот только вопрос: какой страны?» Открывались новые политические возможности — и Габо их использовал, всё более активно участвуя во всякого рода переговорах, саммитах, выступая посредником… Мне кажется, — говорила Мину, — что посредничество у него в крови, досталось по наследству от деда-полковника Маркеса, часто выступавшего в роли третейского судьи. Конечно, всё это было не очень серьёзно, и политики воспринимали Габо как всемирно известного, почитаемого, но всё-таки писателя, так что сколь-нибудь серьёзного влияния на переговоры, на решения вопросов он оказывать не мог, что и сам сознавал…

Разумеется, Нобелевская премия его изменила — это признавали все, кто его хорошо знал. Одни говорили, что он зазнался, другие, например его кузина Гог, — что «Габо и всегда был таким, будто только что удостоенным Нобелевской премии». Кармен Балсельс утверждала, что любой другой на его месте изменился бы гораздо более разительно, рост его славы был невиданным. «Да с таким писателем, как Гарсиа Маркес, — восклицала Кармен, — вы можете основать политическую партию, совершить революцию, создать новую религию и вообще перевернуть мир!»

Самым близким друзьям Маркес признавался, что прилагал все силы, чтобы остаться прежним, как до Стокгольма. Но это было дико сложно — «когда люди кругом говорят только то, что ты хочешь услышать, беспрерывно открыто и завуалированно льстят тебе. А если ты начинаешь говорить на какой-нибудь вечеринке, даже среди старых друзей, то все разом замолкают и буквально смотрят тебе в рот… Премия очень ко многому обязывает. Ты не можешь, как раньше, отмахнуться или послать: Fuck off (Отъе…сь!) Ты должен быть сдержанным, интеллигентным, выслушивать даже полную чепуху… Ты будто вечно под фотообъективами, освещён со всех сторон софитами. И чем больше народу тебя окружает, чем больше слышится со всех сторон комплиментов, тем меньше чувствуешь, какой ты есть на самом деле».

Он уже не мог просто прогуляться по улице, сходить в кино, посидеть в ресторане. Его всюду узнавали. В ресторане посетители, завидев Маркеса, вскакивали с мест, неслись в ближайший магазин или киоск, покупали его книги, журналы с интервью и налетали за автографами. Пилоты и стюардессы в самолётах, завидев Габо, забывали о своих служебных обязанностях… Он стал роптать на славу, ради которой положил столько сил. Жаловался друзьям, будто не знал, что это такое на самом деле, а теперь не пожелал бы сей участи и врагу. Хохмачи из Барранкильи хохотали над ним, но, как заметила Мину Мирабаль, тоже, может быть, сами того не замечая, подстраивались и смеялись над его анекдотами, даже если слышали их много раз.

— И тут, конечно, сказывалось то, что он из совсем простых людей, — говорила Мину. — Истинный self made man, сам себя сделавший. Всё казалось, что ему недодано, словно навёрстывал упущенное во времена лишений. Останавливался Габо только в самых шикарных отелях, в президентских сьютах, а если они были заняты, вообще мог отказаться от поездки. В ресторанах заказывал изысканные дорогие блюда, нередко повара и официанты вынуждены были куда-то посылать за свежайшими устрицами, трюфелями или чёрной русской икрой, которую он предпочитал иранской…

Зная слабость друга к икре (которую Маркес, по его словам, полюбил ещё в 1957-м на молодёжном фестивале), Фидель Кастро привёз пятикилограммовую банку осетровой астраханской икры с похорон Брежнева из Москвы, где с Индирой Ганди они обсуждали предстоящую встречу глав государств Движения неприсоединения и вопрос приглашения на эту встречу в качестве почётного гостя Гарсиа Маркеса. Встречали новый, 1983 год с икрой и русской водкой в Гаване в «Протокольной резиденции № 6», которую позже Фидель подарил другу Габо. (По поводу чего, помню, кубинские литераторы ёрничали: «Палата № 6, как у Чехова».)

В январе на Кубе побывал Грэм Грин, и 16-го в своей постоянной колонке в «Эль Паис» Маркес опубликовал заметку под названием «20 часов Грэма Грина в Гаване». 23 января он написал заметку «Возвращаясь в Мехико», где назвал пять важнейших в его жизни стран, не считая Венесуэлы: «Колумбия, Куба, Франция, Испания, Мексика». Через неделю, 30 января, в «Эль Паис» появилось его антиамериканское эссе о Рональде Рейгане: «Да, волк действительно приближается».