«ГАРРИ ПОТТЕР»: ПОПЫТКА НЕ ИСПУГАТЬСЯ

Нужный критикам вывод можно получить, лишь если заранее согласиться с тем, что сами критики и оспаривают: признать магическую силу Гарри «добром». А на деле (то есть по условиям сказки) она – как блондинистость или чернявость. Это свойство само по себе «внеморально». Но не «внеморален» сам Гарри, который этим внеморальным своим свойством пользуется как раз для достижения вполне добрых целей.

Что же касается использования оружия, отнятого у зла для дальнейшей борьбы со злом – то это всего лишь тема трофея. Она отнюдь не является оккультной. Это традиционная тема человеческой истории и культуры. Очень многогранно она, например, освещается в эпопее Толкиена. «Кольцо Всевластья» – трофей, который губит новых своих владельцев. А Сильмариллы, отбитые у врагов, могут вновь стать источником доброго света…

Нет оккультизма (то есть идеи о том, что добро нуждается во зле) и в образе дементоров – «которыми не брезгуют добрые колдуны»[95]. То, что «добрые колдуны» вынуждены обратиться к помощи безусловно злых дементоров есть признак непорядка в немагловом королевстве (непорядков там вообще много – и это еще один барьер на пути детских «мечтателей», желающих по прочтении сказки попасть в Хогвартс). И Дамблдор как раз ищет возможности избавиться от дементоров...

Книжка Роулинг – современная. Но это не значит, что она «постмодернистская». В ней нет «постмодернистских» игр, экспериментов с размыванием добра и зла. «Общечеловеческие» принципы нравственности в ней прописаны безупречно.

Если и есть расхождение – то это расхождение с некоторыми уже чисто конфессиональными критериями добропорядочности: занятия магией сказка Роулинг не осуждает. Однако нарушение конфессиональных норм (нарушение, вдобавок, мнимое, ибо речь идет о сказке, а не о вероучительном трактате) не стоит преподносить как нарушение норм моральных. Неверующего человека, не соблюдающего Великий пост, вряд ли стоит называть мерзавцем.

Занятно, кстати, что другой критик увидел пагубность сказок про Гарри Поттера в том, что в них слишком уж ясная граница между добром и злом – и это, мол, на руку американскому империализму с его мифологией «оси зла»[96]. Да в этом смысле эта сказка традиционна: замечательная и познавательная черта всей вообще детской литературы – ясное различие добра и зла, изначальное и четкое распознавание, где «наши», а где «плохие». И что же – все эти книги и фильмы считать теперь «пособниками американского материализма»?

Еще один повод обвинить сказочницу в аморальности усматривается в том, что ею «по-садистски преподнесен и один из самых душераздирающих моментов»[97] – речь идет об истории с туалетным призраком Миртл из второго тома. Да, и в самом деле облик этой девочки выписан Роулинг безо всякого сочувствия.

Впрочем, что я сказал – «образ девочки»! Этого как раз нет. Это именно «образ призрака». А призраки – они одномерны, плоскостны, прозрачны. Люди (такие как Снегг или Люпин, а со временем, наверно, и Педдигрю, которому, похоже, уготована роль, схожая с ролью Горлума во «Властелине Колец») в сказке Роулинг могут быть сложны. Но все ее персонажи-призраки подобны адским жителям из «Расторжения брака» К. Льюиса: они не живы в том прежде всего смысле, что в них ничего не меняется, они остаются пленниками своей главной их прижизненной страсти. Вот и «плакса Миртл» есть просто олицетворение «плаксивости». Это – басня.

Басни же населены «призраками»-аллегориями, а не живыми людьми. Требовать авторского и читательского сочувствия к призраку-плаксе – все равно, что требовать сочувствия к крыловской стрекозе-лентяйке. И жесток же оказался дедушка Крылов: вместо того, чтобы некогда павшей, но раскаявшейся стрекозе дать приют в зимнее время, он ее выгоняет на мороз – «так поди же попляши!» Крылов-то, выходит, садист почище Роулинг: стрекоза ведь, в отличие от «плаксы Миртл» никого не «доставала», детей не пугала, просто жила и веселилась – а с ней поступили так «не по-христиански»!

Я бы от истории с Миртл начал разговор о том, как скучно жить человеку, который думает лишь о себе самом и без конца подсчитывает обиды, нанесенные ему другими. Такой гордец – да, да, плаксивость есть форма гордыни – в конце концов сам запирает себя в одиночке. В унитазе. Священник Александр Ельчанинов однажды сказал, что «гордый человек подобен стружке, завитой вокруг пустого места». Вот и вокруг Миртл создалась пустота, в которой повинна лишь она сама: своими слезами о себе самой она выела все живое и в себе и вокруг себя. Злопамятство – вот в чем трагедия Миртл. Тяжело жить, если помнить все то дурное, что как тебе кажется, сделали тебе люди. Тут уж лучше забыть, а еще лучше – простить. Прощение – вот выход из миртловского туалета…

И в конце концов я бы предложил прочитать стихотворение современного днепропетровского поэта Андрея Осмоловского[98]: