Читаем Гарпия. Одержимая местью (СИ) полностью

Шифоновое платье и хлопковая рубашка отделяли наши сердца, выпрыгивающие за грани возможного. Они стучали в унисон всё сильнее и сильнее, и я чувствовала, как второе сердце Хосе Игнасио, горячее и твердое как камень, билось, прижатое к моему паху. «Я готова раздеться перед тобой и позволить делать со мной, что пожелаешь», — прошептала я ему в диком исступлении, и он, не теряя ни минуты, взял меня на руки и понёс в чащу с молодыми зелеными зарослями орешника, в пяти шагах от дорожки. Его крепкие руки прижимали меня; мышцы напряглись; в мимике и в горящем взгляде не было боязни и сомнений  — любовь, надежда, возбуждение, и никаких опасений, что что-то пойдёт не так. Кусты как занавес, свежая трава — постель. Хосе Игнасио снял рубашку и расстелил её, оголив мужественный торс, освещенный молочным светом месяца. Он нерешительно протянул мне руку и заботливо усадил, поглаживая по плечу и не произнося ни слова. Его руки медленно скользили по гладким ножкам от щиколотки до кружевного края белья. Не торопясь с платьем, Хосе Игнасио подался вперед, снова обжег мои губы хмельным поцелуем, и я сама улеглась, увлекая Хосе Игнасио за собой. В волосах ломались стебли травы; пахло свежестью и мёдом; Хосе Игнасио склонился и медленно и терпеливо расстегнул молнию на боковом шве, обжигая горячим учащенным дыханием кожу, шепча безумные слова и целуя, целуя, целуя... Я почувствовала прикосновение двух обнаженных тел; дразнила Хосе Игнасио, играя его мешочками, как шарами для перекатывания. Его второе сердце подрагивало, маленькое, горячее, нежное, чувствительное и наощупь как крутое тесто, раскатанное колбаской. «Можно войти?» — смешно прозвучало, но я не засмеялась, а лишь крепче обняла его за спину, прижимая к себе. Я закрыла глаза, желая только чувствовать, и его плоть неторопливыми легкими толчками наполнила меня. Раз-два. Его бедра заходили вверх-вниз, и волны блаженства окатили всю меня. Три-четыре-пять. Не в силах сдержать сладострастные стоны, мы прервали поцелуй, но ритм движений не сбился. Шесть-семь-восемь. Во мне таяли «вековые ледники». Девять-десять. Сверчки проникли в мозг и играли на скрипках Моцарта. Одиннадцать-двенадцать. Движения всё мощнее и настойчивее, будто тараном выбивают ворота неприступной крепости. Тринадцать-четырнадцать-пятнадцать. Жар как раскаленная лава извергающегося вулкана. Шестнадцать-семнадцать. Я без остатка поглощена жаркими волнами страсти. Восемнадцать. Бессвязные выкрики рвутся наружу, но застревают в горле. Девятнадцать-двадцать. Хосе Игнасио сбавляет обороты. Двадцать один. Не останавливайся! Двадцать два. Он поднажал и выплеснул пульсирующий поток накопленных сладострастных волн удовольствия. Двадцать три… двадцать семь. Моя страсть, правда, еще не вся выплеснулась, но позже Хосе Игнасио компенсировал считанные секунды долгими часами нежности и ласки. Мы до двух часов ночи не размыкали объятий, не слыша соловья, не видя звезд — нас окутывал розовый туман наслаждения в малиновом звоне. «Я люблю тебя, мой нежный доктор» — призналась я, и меня ничто не разочаровало. Всё было в тысячу раз лучше, чем полчаса секса без прелюдий и последующих ласк. Никакой Хосе Игнасио не импотент! Я им довольна.

Утром я проснулась на раскладном диване в серенькой комнатке с пыльной тумбочкой, старым телевизором и книжным шкафом на ножках. Под двумя ножками виднелись газетные прямоугольники, подложенные из-за неровного пола, чтобы дверцы не перекашивало. Хотя шкаф, набитый литературой прошлого века, все равно бы не перевернулся, даже если бы возле него школьницы прыгали через резинку.

Хосе Игнасио спал как младенец, свернувшись клубочком, поджав ноги к животу. Спящий он был похож на ягненка из басни А.Крылова! «Когда светлейший Волк позволит, осмелюсь я донесть, что ниже по ручью от Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: питья мутить ему никак я не могу». Такая же беззащитная лапочка! И захотелось мне, как в американских фильмах, принести Хосе Игнасио кофе в постель. Дурная затея — выражать свою любовь, благодарность, заботу и внимание чашкой кофе в постель, но я под влиянием вбитых в сознание стереотипов встала и на цыпочках пошла искать кухню. К счастью пол и не скрипнул и я, поставив чайник, сначала умылась и почистила зубы, а потом приготовила кофе и разбудила Хосе Игнасио, всё-таки приятно его удивив. Так начинался новый день. До отъезда оставалось четыре дня.

<p>Il vaut mieux faire envie que piti'e.</p>

Лучше быть предметом зависти, чем сострадания.

На похоронах Элфи мы с Хосе Игнасио не присутствовали, но Лилия и Джеймс, как давние друзья, ездили и на кладбище, и в столовую поминать. О том, что прогноз Софии наполовину сбылся, я и узнала от Лилии. Бедняжка, она так была взволнована увиденным, что голос вздрагивал и лицо вытягивалось из-за приоткрытого рта и приподнятых бровей.

Перейти на страницу:

Похожие книги