Гарман и Ворше

Когда коляска обогнула последний холм, когда хутора Братволла и маяк возникли перед нею, она закрыла лицо обеими руками и застонала.

Муж ее, конечно, не заметил этого; он смотрел в сторону берега, так как, чувствуя себя не совсем еще здоровым, опасался смотреть на морскую рябь.

— Где мы остановимся? — спросил он у кучера.

— Самый лучший дом принадлежит Перу Братволлу, но здесь вообще хорошие хутора.

— Давай остановимся у Пера, — сказал пастор.

Мадлен долго не понимала, знает ли Мартенс о ее отношениях с Пером Подожду-ка. Но через несколько месяцев после замужества ей стало ясно, что разговоры об этом давно уже дошли до пастора. Она почувствовала, не взглянув на него, что его глаза устремлены на нее с той особой улыбкой, с какой он обычно подчинял себе ее волю.

Пер Подожду-ка был в сарае, когда подъехала коляска. Он выглянул в щель и невольно сплюнул в сторону порцию табачной жвачки, когда увидел в коляске Мадлен. Он ведь ждал ее. Ждал долго. Потом пристрастился к табаку; потом опять долго-долго ждал и, наконец, женился.

Жена Пера ввела пасторскую чету в лучшую комнату, рассыпаясь в извинениях: ведь здесь все не так, как к этому привыкли такие персоны!

Пока она уходила позвать Пера, пастор обошел всю комнату и осмотрел все, что в ней находилось. Мадлен сидела у окна и пристально глядела в пространство. Она не знала, почему свежее и довольное лицо жены Пера причиняло ей такую боль.

— Нет! Ты погляди-ка, Лена! — восклицал пастор каждый раз, как обнаруживал что-нибудь новое.

«Лена» было ласкательное имя, которое он дал ей, несмотря на все ее возражения. «Лена» звучало так уютно и так по-пасторски. В имени «Мадлен» был какой-то чужестранный, французский оттенок, совершенно не подобающий его жене.

В комнате действительно находилось немало достопримечательностей. Во-первых, картинки, изображающие Везувий днем и Везувий ночью, затем корабль «Три сестры» из Фарсунка. Тут же был Фредерик Шестой с длинным крючковатым носом, в красном мундире, а над постелью, на которой были нагромождены пуховые подушки почти в рост человеческий, висел великолепный рог изобилия из белого картона с наклеенными буквами из золотой бумаги: «Плодитесь и размножайтесь». Это был, вероятно, свадебный подарок новобрачным. На раскрашенном комоде стояли друг против друга две алебастровые статуэтки: желтая канарейка на красной груше и красный щегол на желтой груше. Посыпанный песком пол сиял чистотой. Оконные стекла были мелкие и неодинакового цвета, а над одним из окон была прибита доска, вероятно обломок разбитого корабля, на которой было написано золотыми буквами название корабля «L’'esp'erance».[33]

Наконец вошел Пер. Он протянул руку сначала пастору, потом Мадлен и приветствовал их словами: «Здравствуйте, добро пожаловать!»

Коснувшись этой широкой грубоватой руки, Мадлен невольно отдернула свою руку и отвернулась, не ответив условным приветствием: она не могла произнести ни слова.

Вошла жена Пера и шепотом попросила его наколоть немного дров для растопки. Торфом топить долго, а она хотела поскорее приготовить кофе. Пер ушел, а пастор тоже удалился — он последовал за маленькой толстенькой крестьянкой, которая повела его осмотреть усадьбу.

Мадлен несколько раз прошлась взад и вперед по комнате, потом вышла.

Она остановилась на пороге, под навесом. Прямо перед нею была маленькая пристань. Она смотрела на тропинку, которая вела наверх, к маяку. Это был ее прежний родной дом: те же толстые каменные стены, тот же фонарь под красным колпаком.

Мадлен отвернулась: ей тяжело было смотреть в эту сторону. Услышав, как в сарае Пер рубит дрова, она, почти не сознавая, для чего это делает, подошла к сараю и остановилась возле Пера.

Пер перестал рубить дрова, выпрямился и поглядел вдаль, на море, как будто не замечая ее присутствия. За эти годы у Пера появилась маленькая шкиперская бородка, лицо его стало старше, серьезнее и грубее, но все же она узнавала в нем каждую черточку.

Мадлен подошла к нему и хотела взять его за руку, но он отдернул руку. Она не могла больше владеть собой, бросилась ему на шею и крепко прижалась головой к его груди.

Дэлфин когда-то верно все это подметил: она почувствовала специфический запах рыбы, табака и мокрого холста, но, как бы то ни было, здесь было ее место; в этот момент она поняла это, и ей стало также ясно, почему сердце ее сжалось, когда она встретила жену Пера. Она ведь завидовала этой женщине, завидовала ее мужу, дому, жизни — всему, всему, потому что все это ведь принадлежало ей, здесь была та жизнь, которую она понимала, тот человек, которого она любила.

Ах! Как они все обманули ее! Как дурно поступили с нею все эти образованные, утонченные люди. Какую жизнь она вела! Какую бессмысленную жизнь! Она стала женой человека, которого не любила, она вела его дом, рожала ему детей, жила в душной атмосфере предрассудков, церемоний и чванства.