Гарибальди

«Трудно описать прием, оказанный нам в Варезе в ночь после переправы через Тичино, — вспоминает Гарибальди в «Мемуарах». — Я уверен, что, несмотря на сильный ливень, ни один житель — мужчина, женщина или ребенок — не остался дома. Было трогательно смотреть, как горожане и солдаты, ликуя, обнимали друг друга. Женщины и девушки отбросили свою обычную сдержанность и, кипя восторгом, кидались на шею суровым бойцам… Варезцы еще до нашего прибытия сорвали австрийские знамена, заменили их национальными и обезоружили австрийские форпосты и нескольких жандармов. Мы находились в дружественном городе, полном энтузиазма. Что значат все невзгоды, лишения и опасности, если они вознаграждаются подобной горячей благодарностью освобожденного народа! Я хотел бы, чтобы это зрелище увидели ненасытные, холодные эгоисты, торгующие народными судьбами!» — пламенно восклицает Гарибальди.

Кавур меньше всего интересовался настроением Гарибальди; энтузиасты революции, готовые умереть за свободу, являлись только пешками на шахматной доске хитрого пьемонтского дипломата. Однако, учитывая, какой горячей поддержкой пользуется Гарибальди среди широчайших масс Ломбардии, Кавур 24 мая лаконически телеграфировал Гарибальди в Варезе: «Insurrection générale et immédiate» («Всеобщее и немедленное восстание»), Кавур, разумеется, понимал, что народные революции не делаются по заказу, особенно когда «заказ» этот исходит от… королевского правительства. Он прекрасно знал также, что Ломбардия охраняется сорокатысячным войском австрийского генерала Урбана, за спиной которого стоит внушительная основная австрийская армия в двести тысяч человек. Чтобы восстание в Ломбардии было успешным, необходимо овладеть Миланом. Но что мог сделать Гарибальди со своими тремя тысячами стрелков, без кавалерии и артиллерии? Маркс писал Энгельсу 27 мая 1859 года: «По моему мнению, Гарибальди нарочно посылают на такие позиции, где он должен погибнуть»[41].

В тот же день от австрийской армии отделилась колонна под командой свирепого Урбана и форсированным маршем двинулась к Варезе. 25 мая разведчики гарибальдийцев обнаружили ее авангард в Ольджиате (на дороге к Комо). На другое утро неприятель появился у холмов Бельфорте. Самоуверенный Урбан совершил две крупные ошибки: во-первых, большую часть войск оставил в резерве, в Сан Сальваторе, во-вторых, не сумел вовремя занять важную позицию (Верхнего Биумо). Между тем Гарибальди искусно распределил силы и повел бой так, что противнику казалось, что гарибальдийцы находятся в полном смятении. Увидев невдалеке застывших солдат Медичи, в неподвижной позе и не стрелявших, австрийцы стали кричать им «Fuori Garibalda! Ah, ah, Garibalda!» (по-видимому, они хотели сказать: «Гоните вон Гарибальди!»).

Но итальянцы терпеливо ждали и, подпустив австрийцев достаточно близко, сокрушительной штыковой атакой показали им, что с «Гарибальдой» шутить нельзя. Медичи ударил с фронта, Козенц — с фланга.

В это время Гарибальди находился на наблюдательном посту бельведера Виллы Понти. «Неприятель отступает!» — крикнул он. Спустившись с башенки, он вскочил на коня и галопом помчался по улице, лично руководя преследованием бегущих австрийцев. Враг отступал по всей линии до Бельфорте. Окрестное население, узнав о поражении австрийцев, было охвачено сильнейшим воодушевлением, жители Комо послали Гарибальди своих делегатов. Они сообщали, что его ждут с нетерпением, что многие деревни в районе Ларио уже восстали, несколько сот вооруженных повстанцев захватили на озере пароходы и готовы предоставить их в распоряжение революционной армии.

Генерал Урбан, получив в подкрепление две новые бригады (генерала Августина и Шаффготскую) и располагая десятью тысячами войска, занял позицию на путях, ведущих в Комо. Но и здесь он был разбит значительно меньшими силами гарибальдийцев. У Борго-Вико Гарибальди стал осторожно спускаться по крутым извилистым горным тропам к Комо. Узнав от разведчиков, что австрийцы покинули этот город, он вступил туда ночью.

«Вначале, — пишет Гарибальди в «Мемуарах», — население не знало, кто вошел, так как ночь была очень темной. Жители прятались в домах за закрытыми дверями и окнами, не было видно ни одного человека. Когда же они узнали по нашему произношению, что мы итальянцы, братья, разыгрались сцены, описать которые невозможно. С молниеносной быстротой город был освещен, окна усеяны людьми, улицы заполнились народом. Все колокола били в набат, и, думаю, это немало способствовало устрашению бежавшего неприятеля…

В то время как мы входили в одни ворота, неприятель выходил из других. Не чувствуя себя в безопасности около Комо, он беспорядочно продолжал свой путь к Милану и оставил на складах Камерлаты много провианта и оружия».

Несмотря на эти замечательные победы, положение Гарибальди было очень непрочным. Он все дальше и дальше уходил от Пьемонта — своей главной военной базы — и почти потерял всякую связь с ним. Поэтому он решил вернуться к Варезе.