Гаргантюа и Пантагрюэль

— Братцы, голубчики! — сказал Панург. — Мы люди простые, дурашливые, уж вы не осудите грубый язык наш, зато сердца у нас чистые и бесхитростные.

— Мы неспроста задали вопрос, знаете ли вы, какая между этими двумя словами разница, — продолжали они. — Из Турени у нас перебывало много народу — все, как на подбор, славные увальни, и слово это они выговаривали правильно, а вот из других краев к нам приезжали гордецы, надутые, как шотландцы, и не успеют, бывало, приехать, сейчас же давай с нами препираться, ну да разве им что внушишь? Шиш! У вас у всех там столько свободного времени, что вы не знаете, куда его девать, и тратите вы его на то, чтобы говорить, спорить и писать всяких! вздор о нашей госпоже королеве. Цицерон не нашел ничего лучшего, как отвлечься ради этого от своего Государства, и Диоген Лаэртский туда же, и Феодор Газа, и Аргиропуло, и Виссарион^{851}, и Полициано, и Бюде, и Ласкарис, и все эти чертовы пустоголовые мудрецы, коих число было бы не так велико, когда бы к ним уже в наше время не присоединились Скалигер, Биго, Шамбрие, Франсуа Флери и еще какие-то саврасы без узды. Эх, жабу им в горло и в зев! Ну уж мы их…

— Эге-ге, да он льстит чертям! — пробормотал Панург.

— Вы же сюда прибыли не для того, чтобы защищать их дурачества, у вас и намерений таких нот, а потому мы с вами не будем больше о них говорить. Аристотель, основоположник и образец всякой философии, является крестным отцом нашей госпожи королевы, и он весьма удачно и метко назвал ее Энтелехией. Энтелехия — вот ее настоящее имя. С…ь мы хотели на тех, кто назовет ее иначе. Кто назовет ее иначе, тот попадет пальцем в небо. А вас — милости просим!

Они заключили нас в свои объятия, и это привело нос в восторг. Панург шепнул мне на ухо:

— Ну как, брат, страшновато тебе было во время этой осады?

— Слегка, — отвечал я.

— А мне было страшнее, — признался он, — чем некогда воинам Ефраимовым, когда их убивали и топили галаадитяне за то, что они вместо «шибболет» выговаривали «сибболет»^{852}.

А ведь во всей Босе не найдется такого человека, который целым возом сена сумел бы заткнуть мне задний проход.

Засим военачальник молча и с великими церемониями повел нас во дворец королевы. Пантагрюэль хотел с ним о чем-то поговорить, но военачальник, так и не дотянувшись до его уха, потребовал лестницу или же высокие ходули.

— Баста! — сказал он наконец. — Была бы на то воля нашей королевы, мы бы с вами сравнялись в росте. И так оно и будет, стоит ей только пожелать.

В первых галереях мы встретили тьму-тьмущую больных, коих расставили по разным местам соответственно многоразличию заболеваний: прокаженные толпились совсем отдельно, отравленные — в одном месте, чумные — в другом, с дурной болезнью — в первом ряду и т. п.

Глава XX. О том, как Квинтэссенция лечила болезни музыкой

Во второй галерее военачальник показал нам молодую даму (хотя ей было по малой мере тысяча восемьсот лет ^{853}), красивую, изящную, пышно одетую, окруженную придворными дамами и кавалерами.

— Сейчас не время с ней говорить, — заметил военачальник, — вы только следите внимательно за всеми ее действиями. У вас там, в ваших королевствах, иные короли фантастическим способом лечат некоторые болезни, как-то: золотуху, падучую, а равно и перемежающуюся лихорадку, — лечат возложением рук, и ничем больше. Наша королева лечит от всех болезней, не прикасаясь к недугующим, а лишь наигрывая им ту или иную, в зависимости от заболевания, песенку.

Тут он показал нам органы, коих звуки творили чудеса. Они поражали необыкновенным своим устройством: трубы, в виде палочек, были из кассии, музыкальный ящик — из бакаутового дерева, пластинки — из ревеня, педали — из турбита, клавиатура — из скаммонии^{854}.

Пока мы рассматривали необычайный, доселе не виданный орган, абстракторы, сподизаторы, масситеры, прегусты, табахимы, хахамимы, нееманимы, рабребаны, ниреины, розены, недибимы, неаримы, саганимы, перашимы, хасинимы, саримы, шотримы, аботы, амилимы, ахашдарпнины, мебины, гиборимы^{855} и другие прислужники королевы ввели прокаженных; она сыграла им какую-то песенку — они тотчас же и вполне излечились. Затем были введены отравленные — она сыграла им другую песенку, и болезнь как рукой сняло. То же самое было со слепыми, глухими, немыми и паралитиками. Все это, естественно, привело нас в трепет: мы пали ниц как бы в экстазе и восторге от всепоглощающего созерцания и любования тою целебною силою, которая у нас на глазах исходила от госпожи королевы, и не в состоянии были вымолвить ни слова. Так мы всё и лежали на полу, пока наконец она не дотронулась до Пантагрюэля красивым букетом белых роз, который держала в руке, не привела нас в чувство и не заставила подняться. Затем она обратилась к нам с шелковыми словами, с такими, с какими, по мнению Парисатиды^{856}, надлежало обращаться к сыну Парисатиды — Киру, или, уж во всяком случае, со словами из алой тафты: