Garaf

— Когда иссякают запасы вина, мешают забыться цена и вина, становится в тягость любая война… и все идет на… — а потом стал напевать вспомнившееся и переведённое ещё в Зимре:

— Не грусти, безумный полководец,
Мы проиграем эту войну,
Уцелеет только мальчик–знаменосец,
Чтобы Бог простил ему одному
Нашу общую вину.

И будет нам счастье и чаша покоя,
Рассветные бденья над вечной рекою,
Целительный сон, и надежные стены,
И мир неизменный.

Не трудись, не порти новой карты
Планами беспочвенных побед,
Растеряв всех нас в боевом азарте,
Ты идешь упрямо на тот свет,
Невзирая на запрет.

Идущий за призраком вечной надежды
Взыскует служение в белых одеждах,
Открытие врат потайными ключами,
Предел без печали.

Мы сдадимся ангелам без боя:
Лучше в небо, чем такая жизнь,
Знаменосца не возьмем с собою,
Ибо жизнью он не дорожит —
Знаменосец должен жить.

Уходим бесшумно под пологом ночи,
Мальчишка проснется и смерти захочет,
Оставшись один, разуверится в Боге
В начале дороги…[133]

Туман заполнил беседку. Гарав вздохнул. Да, всё началось с тумана… или приснилось, что началось с тумана? Он написал руну — «Райдо»… вот такую…

Гарав написал её в тумане и улыбнулся.

Она исчезла не сразу.

Глава 47, в которой Пашка выздоравливает, понимает и вспоминает.

Пашка долго болел. До середины лета.

Димка — «тот из младших, который старше» — нашёл Пашку вечером, когда дома забеспокоились. Хотя и не сильно, но уже. Но Димка знал, где у чокнутого старшего братца «нычка».

Там он и оказался.

Пашка полулежал около коряги, на которой обычно гордо восседал. Полулежал, выпрямив по коряге руку и положив щёку на плечо. Сперва Димка думал, что старший брат спит. Когда же не смог его разбудить и обнаружил, что лоб у Пашки похож на раскалённую печку — поднял шум…

После этого Пашка и проболел почти месяц. Сперва дома, потом — в больнице (недолго, там сказали, что «ничего серьёзного» — просто потому, что не могли понять, что же происходит с мальчишкой, который то приходил в себя, но начинал нести какую–то чушь, даже на иностранных языках, то глухо вырубался и температурил), и снова дома… Лекарствами его немедленно рвало, и родители были в ужасе, ожидая, что мальчишка просто умрёт… пока в один прекрасный день не обнаружили его спозаранку сидящим на крыльце и хмуро слушающим плеер.

Что с ним было в этот месяц — Пашка не помнил совершенно, что случилось в тот день, когда ушёл из дома — не помнил тоже. В обеих случаях он не врал, и весь дом облегчённо вздохнул, да и позабыл эту историю. Выздоровел мальчишка — и отлично, что ещё надо?!

Правда, через два дня после того, как Пашка вернулся к нормальной жизни, Димка застал его за очень странным занятием. Голый по пояс, Пашка вертелся перед зеркалом, вделанным в дверцу шкафа. При этом бормотал: «Здесь… и тут… и тут тоже должно быть…» Когда Димка поинтересовался не без ехидства, что брат делает, то огрёб с размаху по шее — так сильно и точно, что завалился на диван и от дальнейших вопросов решил воздержаться.

Но этим странности в общем–то исчерпывались.

* * *

Августовский день был тихий и жаркий.

Пашка шагал по тамбовской улице, щурился на солнце и раздумывал о мороженом. Когда выбор слишком большой — то он становится сложным до офигения.

Чтобы избавиться от жары и подумать спокойно, мальчишка наугад свернул (Тамбов он знал так себе) в какую–то арку. И буквально вписался в троих парней, которые там курили.

— Э, ты чего?!

— Ну, куда прёшь?!

Акцент и внешний вид лучше всякого паспорта сообщали любому, что тут расслабляются моршанским табачком трое молодых представителей «угнетённой турками курдской диаспоры».

— Извините, — сказал Пашка, стараясь их обойти. Не тут–то было. Оскорблённая гордая кровь вскипела в жилах, и нахального русского мальчишку придержали за плечо.

— Э, стой, куда пошёл?

— Я извинился, — тихо сказал Пашка. — Что ещё?

И повернулся к державшему его…

…Секунды курду хватило, чтобы понять: сейчас он будет убит. Сначала он, потом — его приятели. Не избиты, нет — убиты. Все трое. Через миг — он, через другой — двое других.

— Нет, ничего… — поспешно сказал он, отпуская джинсу. — Это я так. Иди, брат, конечно.

— Как ты меня назвал, скот? — тихо спросил Пашка.

Все трое попятились. Повернулись. Побежали из–под арки…