Гамбит искусного противника

От последнего слова аж передергивает, и его я вообще еле произношу. Мне неприятна сама идея того факта, что я могла бы с ним спать — это мерзко. Но Хан снова молчит и из-за этого мне становится только гаже. Я прищуриваюсь и уже тихо, серьезно задаю последний вопрос.

— Это Александровский убил моего отца?

Снова тишина, которая меня бесит. Ноздри раздуваются, кулаки сжимаются, а дыхание сбивается — я реально начинаю выходить из себя, смотря на Хана исподлобья, но вдруг он отрицательно, коротко мотает головой.

— Нет, это был не он.

— Ты врешь.

— Нет, Амелия, не вру. Александровский никогда не мог соревноваться с твоим отцом на равных. Он всегда ему проигрывал, потому что твой отец всегда был на шаг впереди.

Это могло бы и быть правдой, на самом деле. О моем отце действительно ходили легенды, так что я вполне такое допускаю. Но как насчет остального? И Хан, будто читая мои мысли, подтверждает догадки.

— Лиля действительно является для Пети скорее закрытым гештальтом. Он ее не любит.

— Я знаю. Между мамой и этим чертом было что-то?

— Нет! — зло выкрикивает, зыркая глазами, — Ты с ума сошла, ребенок?!

— Вскрываются тайны, о которых я ни сном, ни духом! И что мне прикажешь думать?!

— Эта информация тебе никак не помогла бы. Зачем о ней говорить?

— Потому что это важно! Он был влюблен в мою маму, а…

— Я уже говорил тебе, что Петя искал отдушину!

— И как в список его отдушин попала моя мама?!

— Легко и просто, — отрезает он, но мне этого недостаточно.

Теперь я смотрю на него еще пристальней, даже немного придвинулась вперед, и через почти минуту гляделок Хан сдается. Вздыхает, смотрит в потолок, словно беззвучно молится, а потом кивает каким-то своим мыслям и снова переводит внимание на меня.

— Хорошо. Хочешь правду? Получай. Как я уже сказал, у Пети и Марии были проблемы, и рождение Макса ничего не изменило. С каждым годом им становилось все сложнее и сложнее быть вместе: Петя косячил, вытворяя все, что ему в башку взбредет, Мария отдалялась. В тот год, когда это началось, у твоих родителей как раз родился Элай, и Александровские приехали к ним в гости. Видимо у Петра что-то в голове сработало, он и раньше заглядывался на Ирис, а в этот раз все выходило за все рамки. Возможно его цепляло, что у них с Марией все идет по одному, известному месту, я не знаю, но в тот год он начал проявлять Ирис знаки внимания. Ей это не понравилось, и она все рассказала твоему отцу. После этого все контакты были прерваны — все.

— Почему мне кажется, что это далеко не все?

— Потому что тебе так, наверно, хочется, но простое объяснение чаще всего самое верное.

— Бритва Оккама? Спасибо за пояснение.

— Чего ты хочешь от меня?!

— Правды!

— Я уже сказал тебе правду!

— Если она была для него отдушиной, то почему он столько лет хранил ее фотку в своем ящике стола?!

— Ирис ему отказала, и у Петра случился заскок! Он вообще в плане отношений человек странный! Я свою жену отпустил, и я искренне рад за нее, потому что знаю, что не смог бы сделать ее счастливой. Петр отпускать не умеет, и отказы не принимает — это его главная проблема.

— Мария сумела свалить.

— Мария умерла!

Вот этого я никак не ожидала. Застываю, расширив глаза, но Хан быстро поясняет.

— Она умерла при родах Матвея, он ее не трогал, да и не смог бы. Он ее действительно любил.

— А мою маму он…трогал? — с надеждой шепчу, на что получаю смешок.

— Сама как думаешь?

— Рассчитываю на отрицательный ответ.

— Правильно делаешь. Твоя мама была верна до мозга костей и любила, как одержимая, твоего отца.

— А он? — как бы невзначай спрашиваю, — Он такая же мразь, как его дружок?

Хан медлит, но недолго. На его губах появляется говорящая улыбка, которую хочется запихнуть ему в задницу, а от следующего вопроса желание только крепнет.

— Кто-то захотел узнать что-то о своем отце?

— Не грех и поинтересоваться поведением психопата убийцы. Скажем так, в научных интересах.

— О, это прогресс? Раньше он был серийным убийцей.

Фыркаю, сложа руки на груди, и отворачиваюсь, а щеки предательски краснеют. Хорошо, что Хан не стал акцентировать на этом внимание, вместо чего тихо ответил на мой вопрос.

— Нет. Твой отец не был таким же, — я украдкой снова смотрю на свою «няню», а тот тепло улыбается, — Твой отец был очень добрым и справедливым человеком, а еще очень верным. Для него не существовало никого, кроме твоей мамы — она была его всем.

Мне от этого хочется плакать — не знаю почему, может сентиментальность какая-то внезапно проснулась, а может просто день такой? Но суть остается сутью, и что хоть как-то отогнать это состояние, я притворно-показательно цыкаю.

— С добрым ты загнул. Он — убийца.

— Он никогда не убивал тех, кто этого не заслуживал.

— Хороша причина. И кто дал ему право решать?

— Власть, — спокойно парирует, а потом вдруг придвигается и серьезно спрашивает, — Скажи мне, Амелия, ты разве не понимаешь этого чувства? И разве каждый достоин жить на этом свете?