Гамбит

Ильяс только хотел послать лучшего друга к черту и увести Лильку от греха подальше, как она дернулась и тихо потребовала:

– Отпусти меня.

От стали в ее голосе Ильяс опешил. Отпустить? Какого черта! Что вообще случилось с Лилькой за эти полчаса? И тут же взяла досада: кактус кактусом, но она перебарщивает. Он ее на руках носит, свою первую сольную выставку посвящает ей, обручальное кольцо ей надел и всему свету объявил, что она – его муза и судьба, а она – отпусти и пошел вон, и плевать, что на виду всей тусни? Черта с два.

– Эй, вы там уснули? И не смей сбегать! – потребовал Вовчик и, не дожидаясь привычного ильясовского «я тебе не моделька, отвали, маньяк!», жалобно протянул: – Новорожденному отказывать нельзя! Плакать будет!

Лилька неестественно улыбнулась Вовчику:

– Не надо плакать.

Вывернулась из объятия и отскочила, Ильяс едва успел поймать ее за руку.

Вовчик снова щелкнул камерой – вот же зараза! – громко шмыгнул носом и сделал несчастные глаза.

– Ну пожа-алуйста! Хочу подарочек, моя прелесть!

Ильяс хмыкнул и снова потянул Лильку к себе. Обнял и обернулся к Вовчику:

– Путаешь реплики, халтурщик.

– Новорожденному можно! И не делай умное лицо, я боюсь. А ты не напрягайся так, Русалочка. Я не кусаюсь. Пока.

Вовчик показал им обоим язык и схватился за камеру. Пока он снимал, Ильяс демонстрировал обществу, а особенно новорожденному маньяку, что Лилька – его и только его. А то уже Русалочка! Ну и, само собой, что он – исключительно ее, а посторонних дам-с просят не беспокоиться. Особенно мадам Айзенберг: когда измученный ботоксом анфас вынырнул из толпы сочувствующих и завидующих, Ильяс сделал то, чего ему хотелось с того момента, как увидел пай-девочку под фикусом: опустился на колени, распахнул ее сорочку и лизнул полоску кожи между джинсами и корсажем. Лилька возмущенно пискнула и попыталась вырваться, но он крепко держал ее за бедра.

Вовчик восторженно замычал и замахал руками, мол, голову откинь, дева, больше страсти!

Вместо страсти Лилька зашипела, схватила Ильяса за волосы и резко дернула от себя. Он перехватил ее руку, едва сдержавшись, чтобы не наставить новых синяков. Нарочито медленно поднял голову – снимай свою Русалочку, маньяк гребаный! – и, глядя в Лилькины сверкающие злостью глаза, облизал пойманное запястье. Она больше не дергалась и не пищала: поняла, кто тут хозяин.

Напоследок Ильяс оглядел ее с ног до головы – так, что и слепому бы стало понятно, что думает он только о том, как бы затащить ее в постель. А вот Лилька явно думала о том, как бы его убить. Прямо здесь. Глупая.

Поднялся, не отпуская ее руки и взгляда. Вовчик продолжал снимать – скорее по инерции, а может, уже снимал тусню. Вокруг шипели: «Ледышка, бревно, бездарность». А мадам и вовсе заявила в полный голос:

– Безнадежно, котик. Мышь и есть мышь.

– Совершенно с вами согласна, – с чеканной холодностью сказала Лилька и выдернула руку из Ильясовой ладони. – Мышам в серпентарии не место.

– И ради этого убожества ты не летишь в Бомбей? – Мадам сделала брови домиком и жалостливо протянула: – Бе-едненький. Смотри, так скоро останешься без ушей, Ван-Гогочка.

Модельки одобрительно захихикали, а Ильяс словно протрезвел. Разом. И понял, какой только что был свиньей – хуже, чем мадам Айзенберг со своими молодыми талантливыми «котиками». Сам же ненавидел, когда кто-то из заказчиков и спонсоров показывал, где его шестнадцатое место, и вот так с Лилькой… Тьфу. Мерзость.

Проигнорировав шпильки, обернулся к Вовчику, заодно встав между Лилькой и мадам.

– Хватит с тебя подарочков.

– А дальше? Ну я так не играю! – возмутился новорожденный. Ему весь этот скандальчик был что гусю вода.

– А вы можете продолжить с того же места. У вас здесь сплошь профессионалки, – так же чеканно сказала Лилька, выйдя из-за Ильяса, и улыбнулась так, что об эту улыбку можно было порезаться.

Идиот. Синяя, вашу мать, Борода. Обидел ее хуже, чем спьяну. Дебил.

Бережно обнял замерзшую Лильку за плечи, не обращая внимания на все еще пытающихся выдать что-то язвительное моделек, и шепнул ей на ухо:

– Прости, Лиль, я дурак. Круглый. Пойдем уже домой? Она еле заметно кивнула. Улыбнулась Вовчику уже нормально:

– Простите. До свидания.

И пошла к выходу. Совершенно некстати вдруг подумалось, что Вовчик-то был прав. Идет словно босиком по острым лезвиям.