Галлюцинации

Мы с Августой много говорили в нашу следующую встречу. Моя неспособность узнать ее, уверенность в том, что передо мной лишь ее копия, говорили, по ее мнению, о сложной форме психологической защиты, о расщеплении психики, которое нельзя назвать иначе, как психозом. Я не согласился с этим утверждением и сказал, что то, что она показалась мне своей копией, обусловлено чисто неврологическими причинами, нарушением связи между восприятием и ощущением. Способность к узнаванию и идентификации не была нарушена, но узнавание не сочеталось с ощущением тепла и узнавания, и именно это противоречие привело к логически обоснованному, хотя и абсурдному выводу о «двойнике». (Этот синдром, который может наблюдаться не только при шизофрении, но также при слабоумии и делирии, известен в медицине как синдром Капгра.) Августа сказала тогда, что независимо от того, кто из нас прав, прием больших доз психотропных препаратов каждую неделю, в одиночку, говорит о наличии у меня внутренних скрытых потребностей или конфликта, что требует вмешательства психотерапевта. По зрелом размышлении я понял, что Августа была права, и через год обратился к психоаналитику.

Лето 1965 года стало для меня своеобразной передышкой: я окончил резидентуру в Лос-Анджелесе и уехал из Калифорнии. Мне предстояло три месяца отдыха до начала научной работы на стипендию Нью-Йоркского университета. По идее, это время должно было стать временем долгожданной свободы, чудесными и необходимыми каникулами после калифорнийской каторги, когда мне приходилось работать по шестьдесят, а то и по восемьдесят четыре часа в неделю. Но я не ощущал свободы и не испытывал наслаждения от наступившей вольной жизни. Меня мучило ощущение пустоты. Без работы время потеряло свою упорядоченность и жесткую структуру. В Калифорнии самым опасным для меня временем были выходные дни, когда я принимал препараты, а теперь все лето, которое я провел в родном Лондоне, лежало передо мной как один огромный, растянувшийся на три месяца, выходной день.

Именно в этот период полной праздности я еще глубже погрузился в соблазнительное волшебство психотропных зелий, не ограничиваясь выходными. Я дошел до того, что стал вводить наркотики внутривенно, чего никогда не делал раньше. Мои родители – оба врачи – были в отъезде, дом был в полном моем распоряжении, и я решил поинтересоваться содержимым шкафов операционной, расположенной на первом этаже, чтобы как следует отметить мой тридцать второй день рождения. До этого я никогда не принимал ни морфин, ни другие опиаты. Для внутривенной инъекции я воспользовался большим шприцем – стоило ли мелочиться с дозами? Удобно устроившись в кровати, я набрал в шприц содержимое нескольких ампул и медленно ввел морфин себе в вену.

Через минуту мое внимание было привлечено к какому-то странному событию, которое начало происходить на рукаве моего халата, висевшего на двери спальни. Присмотревшись, я понял, что там происходит миниатюрное, но выписанное в микроскопических деталях сражение. Я видел разноцветные шатры, над самым большим из них развевался королевский штандарт. Я видел лошадей в пестрых попонах, сидевших в седлах воинов в сверкающих латах, видел лучников. На краю поля стояли трубачи, прижимавшие к губам серебряные трубы. Спустя мгновение я услышал и пение труб. Я видел тысячи солдат двух армий, готовых сойтись на поле брани. Я потерял всякое представление о месте и времени, вся Вселенная сосредоточилась на крошечном пятнышке на рукаве халата. Я забыл, что лежу в своей кровати, что я в Лондоне, что на дворе 1965 год. До того как впрыснуть себе морфий, я читал Фруассара: «Хроники» и «Генрих V», – и теперь сюжеты книг стали содержанием моей галлюцинации. Я понял, что то, что я вижу с высоты птичьего полета, было не чем иным, как Азенкуром в 1415 году, что я смотрю на выстроенные в боевые порядки английскую и французскую армии, готовые к сражению. В большом шатре находился король Генрих V. У меня не было ощущения, что я стал жертвой галлюцинации. Пейзаж был настоящим.

Через некоторое время образ начал тускнеть и до меня постепенно и смутно стало доходить, что я в Лондоне, лежу в полном оцепенении на кровати и смотрю на воображаемый Азенкур, уместившийся на рукаве моего халата. Это было завораживающее и восхитительное зрелище, но теперь оно закончилось. Действие морфина прошло быстро. Поле при Азенкуре быстро тускнело и исчезало. Я посмотрел на часы. Инъекция морфина была сделана в девять тридцать, а теперь было десять часов. Правда, мною тут же овладело сомнение. Я сделал инъекцию в сумерках – значит, должно было стать темнее, но на самом деле на улице было совсем светло и становилось еще светлее. Однако часы упрямо показывали десять. Выходит, уже наступило утро, и я, неподвижно лежа в кровати, двенадцать часов созерцал битву при Азенкуре. Это потрясло и отрезвило меня, заставило понять, что можно провести дни, ночи, месяцы и годы в таком опиумном ступоре. Я поклялся, что этот первый опыт введения морфина станет последним.