Галлант

– Нет! – ревет хозяин дома, а спустя миг над руками Оливии кружит прах и ложится на кисти, превращаясь в шелковые перчатки.

Но поздно. Худощавое создание делает шаг назад и поднимает взор – его щеки заливает свет, а в глазах полыхает огонь. Живой.

Оливия вздрагивает от волны внезапно обрушившегося на нее холода – такова цена ее магии. Однако время уходит.

«Сражайся за меня!» – думает она, клацая зубами от страха. Солдат выхватывает клинок и проносится мимо. В зале воцаряется хаос, танцоры толкаются, двое оставшихся стражей тоже достают оружие, а в центре бури возвышается хозяин. В суматохе Оливия вырывается из круга, мчится в угол, к деревянной панели, и пытается нащупать руками в перчатках потайную дверь.

Все еще дрожа от ужаса, находит защелку, и створка распахивается. Оливия оглядывается – посреди залы хозяин срывает длинными тонкими пальцами доспехи с солдата и вспарывает ему грудь. На какой-то жуткий миг кажется, что монстр вот-вот извлечет у тени сердце. Хозяин вытаскивает перепачканную кровью руку из грудной клетки, и в кулаке не бьющееся сердце – а одно-единственное ребро. Солдат, содрогнувшись, падает, и чудовище принимается озираться, ища беглянку. Но Оливия уже ныряет в темноту потайного хода.

Внутри приходится сесть на корточки, царапаясь коленями о каменные ступеньки – здесь слишком низко, встать во весь рост не выйдет.

Дрожа всем телом, Оливия пытается стащить перчатки, но тщетно. Они прилипли к рукам, будто вторая кожа. Наконец холод отпускает, и у нее перехватывает дыхание. Там, в погребе, что-то шевелится. Это лишь отголоски движения – едва слышный шорох тела, ползущего по грязному полу. Развернувшись и едва не упав, Оливия заглядывает вниз и начинает спускаться.

Туфли скользят по влажным осклизлым камням.

Она встает на земляной пол. Нет ни окон, ни приоткрытой двери, ни трещины, куда мог бы проникнуть свет – если б он вообще был снаружи, – и все же тьма здесь не кромешная. Серебристое сияние, которое словно испускает сам дом, сочится, будто влага из дерева и камней. Оливия моргает, давая глазам привыкнуть.

Пол завален разбитыми банками и пустыми ящиками.

В темном углу, между коробками, корчится маленькая фигура. «Покажись!» – просит Оливия, но гуль не высовывается. Тогда она осторожно подкрадывается ближе и видит: это и не гуль вовсе, а мальчик. Он сидит, прижав голову к коленям и обхватив их руками.

Томас.

* * *

Хозяин сыт по горло. Склонившись над телом своей второй тени, чья красная кровь запятнала пол, он вправляет свое ребро на место, и тонкая как бумага кожа закрывает прореху.

Язык привычно ныряет в глубину рта, где зияет дыра.

Единственный кусочек, которого не получить обратно.

Господин прижимает ладонь к телу стража, и оно увядает, жизнь потоком устремляется под кожу хозяина, а солдат на полу бальной залы рассыпается прахом.

Кровь тоже высыхает, отслаивается, и затхлый ветерок уносит опавшие хлопья. Это лишь предвкушение грядущего.

Хозяина терзает голод – неумолимый, ненасытный.

– В доме завелась мышка, – говорит он оставшимся солдатам, танцорам и гулям. – Найдите ее.

Часть шестая Дом

Глава двадцать восьмая

На нее смотрит Томас Прио́р. В серебристом свете его голубые глаза кажутся серыми. Выглядит он измученным и голодным, ничего – поспит и поест, когда переберутся за стену. Главное, что он жив, что нашелся. Обнять бы худенькие плечи, но вид у мальчика такой, будто он рассыплется от малейшего прикосновения. Оливия опускается на колени и склоняется к нему с надеждой: Томас увидит знакомые черты – лоб, глаза, скулы – и догадается, что она ему не чужая.

Мальчик хмурится и уже открывает рот, словно желая что-то сказать, но Оливия затянутой в перчатку рукой запечатывает его губы. Откуда-то сверху, из глубин особняка, раздается голос.

– Оливия, Оливия, Оливия… – зовет он. – Ты правда решила, что можешь спрятаться от меня в моем же доме?

Услышав хозяина, Томас начинает дрожать. Оливия убирает руку, подносит палец к своим губам: тише! Потом осматривает погреб. Лестниц две: одна ведет сюда из бальной залы, вторая – на кухню. Оливия уже собирается направить к ней Томаса, но тот встает и, пошатнувшись, хватается за ящик. А затем куда-то его волочет.

Ящик издает ужасный скрежет, будто кто-то царапает гвоздем по камням.