Галич Александр

— Ой! — обрадовалась я. — Как же не помнить! Ведь он же был моим шефом. То есть не прямым начальником, как Виктор Николаевич Ильин. А как общественная нагрузка по работе с молодыми.

— Хо-хо! Ну, и как же он там у вас шефствовал?

— Хорошо шефствовал. Он иногда звал меня посидеть с ним в ресторане за столиком, поболтать… Приятный, добродушный толстяк.

— Совершенно верно, — подтвердил Галич. — И почему Юрий Олеша придумал своих толстяков злыми? Они редко бывают злыми. Жирок… как бы это сказать… растворяет агрессивные наклонности. Зато уж тощих берегись!

Все расхохотались и поглядели на Глезера, который сидел, как Кощей Бессмертный.

— Поглядел бы я на вас, — сказал он. — Как бы вы выглядели, если бы вас посадили в этот муравейник.

— Сашечке это, слава Богу, не грозит, — сказала Нюша. — Он никогда не влезает ни в какие муравейники. Его не касается никакая грязь. — Нюше, как видно, припомнилось что-то малоприятное, и она, величественная, гневно и грозно нахмурилась. — Да вы себе даже представить не можете, что там творилось, на этой мюнхенской радиостанции! Там была жуткая атмосфера! Такие сплетни! Такие сплетни! Я из-за этого… заболела. Там все разбились на группки, все друг друга подсиживали, и каждый старался перетянуть Сашечку на свою сторону. Но нет!

Александр Аркадьевич поморщился.

— Нюша, — сказал он. — Ну, для чего ты стала вспоминать все эти вещи? Хватит, прошу тебя! Так о чем мы с вами, Майечка, говорили?

— О Рекемчуке.

— Да-да, о Сашке. А то все перекрутилось совсем в другую сторону. Так вот… Не берусь судить, каким он был писателем, но парнем был совсем неплохим. Особенно в подпитии. А однажды, уж не помню по какому поводу, он здорово хватанул, и его потянуло рассказывать. В ЦДЛ, конечно.

— Саша, милый, — говорит, — только никому об этом ни слова. Но тебе, как другу, скалу.

Меня тогда как раз только что исключили из Союза писателей. Все удивлялись и нервничали, потому что общего собрания, как полагается в таких случаях, не было. Это уже потом, вопреки уставу, стали исключать на Секретариате. Так потом исключали Володю Корнилова и Лидию Корнеевну Чуковскую. Однако новая мода пошла с меня, и я до сих пор этим горжусь. — Александр Аркадьевич хохотнул. — Приятно, что ни говорите, быть первооткрывателем, пролагателем новых путей. А Сашка Рекемчук, он что ж, он только приоткрыл мне их закулисную возню:

— Под страшным секретом… Семеро нас там было на этом голосовании… У-у, суки! Голосование, конечно, тайное… Стали подсчитывать голоса, а… батенька, миленький, четверо-то оказались против! Что началось! Стрехнин, этот мудак, он тогда заправлял всем этим делом… Так он даже посерел от страха. Молчит, головой качает и пальцем на потолок показывает — дескать, нет, не годится, товарищи! Там ждут единогласного решения. Переголосовать! Он приказал. Ну, мы переголосовали, естественно. — Он проглотил еще рюмашечку. — На этот раз, ты уж прости, друг, единогласно.

Галич вздохнул. Он устал рассказывать, но Нюша попросила:

— Сашечка, ты расскажи, пожалуйста, еще про веревку… Ну, помнишь, уже перед самым отъездом…

— A-а, да-да…

— Ты расскажи, и мы поедем. Уже поздно, и Шуша не кормлена. Кстати, как у вас тут с такси?

— По телефону, — сказала я. — А для Шуши у меня есть мясо. Хотите?

— Нет, — сказала Нюша. — Шушечку мы кормим только бифштексами из нашей мясной на авеню Гюго. Ведь правда, доченька? — спросила она Шушу, наклонившись под стол.

Та проворчала что-то невнятное. Александр Аркадьевич прикрыл глаза.

— Нам давно уже, Нюша, пора. Мне завтра рано вставать. Но уж так и быть расскажу. Значит, дело было так. Наступил момент, когда мы от всех треволнений, мучений и тревог уже еле дышали. Я валялся в приступах, Нюша заболела… Однажды к ночи к нам в дверь вдруг позвонили.

Я пошел открывать, потому что мне было уже все равно.

— А может, это были друзья? — спросила я.

— Друзья в эти дни обычно предупреждали заранее, — сказала Нюша. — Да и поздно чересчур.

— В общем, вошли. Два заурядненьких типчика в одинаковых пальто и шляпах. Какие-то мутные близнецы. Поздоровались, присели за стол. Затеяли общий треп… То да се, ля-ля, бу-бу. А время идет. Стрелка ползет к двенадцати. Я от них дико устал, голова разболелась, и, главное, не могу понять, куда они клонят? Гляжу, один из них нервно так передернулся:

— Ну, к делу! Нам, Александр Аркадьевич, нужна от вас одна милость.

— Милость?

— Не то чтобы милость, но совсем чепуховая штука… Симулируйте, пожалуйста, самоубийство.

У меня даже челюсть отвисла.

— Какое, — спрашиваю, — самоубийство? Вы что, спятили, что ли?

А он очень оживился и даже стал похож на человека:

— Мы, Александр Аркадьевич, предлагаем вам отличный выход. Лучше ничего не придумаешь. Да еще при вашем отчаянном положении. Мы же знаем, что вы того… И мы очень хотим вам помочь. А все можно поправить самым обычным трюком…

Другой подхватил:

— Вот именно, что простым. Совершенно простым! И, главное, все будет проходить в секрете. Что называется, никакой комар носу не подточит.

Я глядел на них бессмысленно, а первый вошел в настоящий азарт. Он вскочил со стула: