Галатея, или Последний роман для девственников

К концу поездки, правда, Дедушка Второй стал очень сомневаться в том, что правительство СССР оказало ему услугу, отправив в полуторамесячное путешествие в вагоне для скота с семьей. Старший умер. Это поразило Василия в самое сердце, он не хотел верить, и несколько дней прятал тельце в углу, пока не убедился, что ребенок действительно мертв, а когда понял, то все равно еще день не выдавал труп. Ждешь чуда? Сектантов везем, спросил один охранник другого, на что тот глубокомысленно заметил про самолеты и бога, и ткнул штыком мертвого сына Дедушки Второго, — проверить, правда ли мертвый, — и велел выбрасывать дохлятину. Бросай! Даже проститься не дали, секунда, и вот его нету, старшего обожаемого пацана, которого Василий втайне от самого себя любил больше всех, и засыпать рядом с которым любил, поглаживая мальчишкину голову, и которого спас от голода ценой своей собственной руки. Пропал как сон. Василий завыл было, но потом под внимательным взглядом конвоира спохватился, и сжал зубы, сволочь только и ждет, чтобы ты дал слабину, так что Василий переполз — к середине поездки стоять уже сил не было — к жене с уцелевшими детьми, и стал ждать Сибири. Та показалась.

Огромная, все в белом, словно Бессарабия на Рождество, — только в сотни тысяч раз больше, — она поразила сосланных молдаван, разразившихся горестными воплями. Василий успокаивал. Правда, и его мужество оставило, когда поезд остановился в лесу, всем велели вылезать из вагонов, построили у насыпи и объяснили, что здесь им и жить, первые два года разрешается обустраиваться, а потом будете трудиться на благо страны. Развели огонь. И оставили полторы тысячи человек без инструментов, укрытия и еды, прямо под открытым небом, за два часа до сумерек. Василий зашевелился. Большое пламя разнесли на несколько сотен костров, и у одного из них Дедушка Второй оставил семью, а сам пошел в лес ломать ветви потоньше. Стояли ночь. Детей грели над огнем и у огня, пока мужчины делали что могли, чтобы хоть какое-то пристанище обустроить, и где появились зачатки землянок, а где подобия снежных шалашей, и постепенно люди вросли в Сибирь, как наступающие под шквальным огнем пехотинцы — в землю. За год! Если прокрутить это время как на кинопленке, то усыпанный черными точками снег превратится в еле дышащий, но все же поселок, правда, людей в нем будет значительно меньше, чем по прибытии, потому что половина вымерла, и среди них еще один член семьи Дедушки Второго. Это жена. Иду присмотреть за старшим. Василий Грозаву остается вдовцом с двумя детьми на руках, и средняя, — шепчутся люди, — не похожа на человека, способного пережить еще одну зиму, хоть отец и поит ее еловым отваром. Не уберег. Умирает и дочь. К осени 1950 года Василий Грозаву остается отцом единственного сына, младшего, и Василию часто кажется что Папа Второй — а это он — делает все, чтобы забыть вкус отцовской руки, всё, но чаще всего, просто ест снег. Еще и от голода. Если бы точно знать, что Сталин, кровопийца поганый, в отношении которого у Дедушки Второго не осталось никаких иллюзий, скоро помрет, можно было бы еще потерпеть, но Усатый кажется всем вечным, да он вечный и есть, что и доказывает нам до сих пор, глядя отовсюду, где только можно наклеить его портрет. Сталин вечен. Плюнув на все, Василий решает совершить еще одну попытку и написать письмо, — надавить на отцовские чувства Маршала, ведь потерял же он сына, — попробовать разжалобить, и пусть хотя бы младшего, уцелевшего, можно будет отправить куда-то в город, где есть больше еды и не так холодно. Делает последнюю ставку. Пишет Сталину.

10

Москва Кремль Товарищу Сталину лично в руки снова