Галактический конвой

Заходят звезды, гаснут окна, фонари,
Оделись улицы в туман и сырость.
Осенний день, что так недолог, — посмотри…

Лицо ее просветлело.

— Нет, это не моя осень, Брим, — произнесла она. — Во всяком случае, не тогда, когда я вспоминаю тебя. Наверное, «Ода Осени» Ансхельма будет сейчас уместнее.

Пора туманов, листьев золотых.
Дыханье неба как объятья горячо.
Я замираю от блаженства в них,
И гроздь созревшая ложится на плечо…

Марго медленно покачала головой.

Пусть вечно реет надо мной
Твой дух в моем пути суровом.
Что мне весь мир с его враждой
Перед твоим единым словом!

Брим нахмурился. Кто написал эти, последние строки? Бартон?.. Боурон?.. Ах да: Байрон! Ну да, точно он. Джордж Байрон, малоизвестный поэт из давным-давно забытой звездной системы. Только его стихи и пережили его самого и всю их цивилизацию. Он скорбно вздохнул. Все проходит; остается одно искусство — так любила повторять Марго. Мечтательно улыбаясь, он вспоминал старомодную любовь к стихам, к почти забытому искусству, что сблизила их тогда, в прокуренной кают-компании старого доброго «Свирепого». Казалось, с тех пор миновали миллионы лет. Немногим из экипажа «Свирепого» посчастливилось пережить бой у планеты Ликсор в девяносто девятой провинции.

— О Вилф, как я скучаю по тебе сегодня, — продолжала Марго. — Не так, правда, как сразу после разлуки — вот тогда это было действительно невыносимо. — Внезапный порыв ветра поднял в воздух ворох листьев, и она машинально поправила рукой сбившуюся прядь. — Но даже теперь, полгода спустя, самое теплое воспоминание в моем сердце — это ты. И никакие местные политиканы ничего не узнают о нас; это мой тайник, убежище, где я могу спрятаться в любую минуту.

Пошел дождь, и Марго ниже надвинула капюшон форменной куртки.

— Я могу возвращаться домой с работы несколькими дорогами, — продолжала она. — Обычно я выбираю ту, что идет по мосту через Брокс. Ты знаешь этот район: узкие улицы, высокие красивые дома. Но сегодня вечером я пошла мимо Лордглен-Хаус, который всегда напоминает мне о тебе — тот бал, что давали в честь… — Ее смех искрился словно звездный свет. — Надо же, забыла. В общем, в честь кого-то ужасно важного. Но главное — там был ты; правда, дождаться конца бала тебе так и не удалось. Бедненький Вилф! Надеюсь только, моя постель была тебе хоть каким-то утешением…

Она вдруг покраснела.

— Мне кажется, что Гол'ридж написал свою «Ристобель» обо мне: такой, какая я была в ту ночь — в нашу ночь. Помнишь?

Перед тобой, под взором нежным,
Я молча сбросила одежды.
Упали шелковые ткани…
Я слышала твое дыханье.
О милый!
Все мои движенья
Любовным дышат предвкушеньем,
И тело, в ожиданьи страсти,
Уже сдается сладкой власти
Твоей любви, огня и силы…
Приди ж на грудь мою, мой милый.

Все время, пока послание длилось на мониторе, Брим не переставал поражаться тому, что эта юная дама из высшего света — к тому же героиня войны — влюблена в него. Разумеется, она не принадлежала ему всецело. Положение в обществе накладывает определенные ограничения, и принцессе Эффервик предстояло вскоре исполнить свой долг, заключив политически важный брак с Почетным коммандером Роганом Ла-Карном, бароном Торондским. Точную дату их бракосочетания — имевшего честь состояться по личной инициативе Императора Грейффина IV — должны были объявить вот-вот.

И хотя Брим понимал — ему придется смириться с мыслью об этом браке, он давно уже оставил надежду забыть, что Ла-Карн тоже разделит ложе с Марго — пусть даже между ними нет никакой любви. Принцесса всегда давала Бриму ясно понять это. Например, теперь, сочинив в тиши своих посольских апартаментов послание столь эротическое, что он весь вспотел и едва не задохнулся. Брим уснул только после того, как прокрутил запись в пятый раз…

* * *

Когда на следующее утро старший стюард Гримсби, еще один член старого экипажа Регулы Коллингсвуд, привез их четверых на верфь, Флинн — едва недостроенный остов «Непокорного» показался в ветровом стекле глайдера — вытянул шею и заерзал в кресле.

— Что такое? — Он ткнул вперед длинным пальцем. — Что, во имя Вселенной, делает здесь этот тип?

У въезда на стапель какой-то долговязый человек поднимал на наспех привязанный к столбу флагшток большой голубой с золотом флаг. Брим мгновенно узнал этого человека, несмотря на то что в данный момент он стоял к дороге спиной.

— Это же Барбюс! — завопил рулевой, выскакивая из глайдера, не дожидаясь, пока Гримсби затормозит.