Гайдамаки

Разглядывая попа, он думал: что бы ему сделать? Повернуть коня, и пусть он едет туда, откуда выехал? Но позади гайдамаки, они остановят воз. Роман посмотрел в сторону, и вдруг по его лицу расплылась улыбка. Он слез со своего коня и, оставив его на дороге, взял попову лошадь за уздечку. Справа блестело болото, и к нему тянулись в траве две колеи, проложенные, видимо, ещё с осени, когда сюда возили мочить коноплю. Роман повернул лошадь на колеи, провел немного и пошел назад. Он сел в седло, выжидая, что будет дальше. Лошадь, наверное, захотела пить, дошла до пруда и стала понемногу заходить в воду. Высоко подтянутый чересседельник не давал ей дотянуться мордой до воды, и она брела все дальше и дальше, таща за собой воз. Вода уже была выше колес. Вдруг поп испуганно вскочил. Он протер глаза и сразу завизжал тонким голосом, который никак не шел к его дородной фигуре:

— Спасите! Тону! Господи, спаси, грешен есмь!

Роман видел, что конь спокойно пьет воду и что болото неглубокое. Свистнув сквозь пальцы, он стегнул коня нагайкой и отпустил поводья. Гайдамаки нагнали его уже при въезде в село.

— Я тебе посмеюсь над святым отцом, — показал кулак Шило. — Совести у тебя нет. Крест святой носит, а сам помогает черту вертеть его мельницу. Недаром батюшка думал, что это дьявол его в воду уволок. Как есть дьявол. Тьфу на твою голову!

— На свою плюй, — усмехнулся Роман. — Говорите, поп подумал, что это дьявол его в воду завел?

— Здорово же он перепугался. А как в рясе в воду соскочил! — хохотали гайдамаки, покачиваясь от смеха в седлах.

Роману с Миколой и запорожцем-грамотеем выпало ехать в Мельниковку.

— Леший его знает, откудова начинать, — говорил запорожец, когда они выехали на Смелу. — Того и гляди наскочишь на какого-нибудь пройдоху, и он продаст со всеми потрохами.

— Да кто нас слушать станет? Ещё и оделись, как поповна на смотрины, — кинул Микола, оглядывая поля. — Рожь буйно растет. Глядите, как поднялась дружно.

В Мельниковку приехали под вечер.

— Давайте искать самую бедную хату, и там остановимся, — предложил запорожец.

— Ничего не выйдет, нужно в самый богатый двор ехать, — не согласился Роман. — Ты послушай! — остановил он отрицательный жест Миколы. — Там мы увидим, к кому лучше идти. И ехать далеко не надо, сворачиваем прямо в этот двор. Гляди, горшки, словно лысины на солнце, блестят, видно гончар живет.

Роман слез с коня. Через двор, задрав кверху свою рыжую бороду, бежал Зозуля.

— Дай, боже, вечер добрый, — поздоровался Роман. — Хозяин, у тебя найдется место переночевать проезжим казакам?

— Хата у меня невелика, а семейство большое. Ну да ничего, потеснимся. Заводите коней.

Пока гайдамаки задавали коням корм, Зозулина жена готовила ужин. Зозуля сам пригласил их к столу.

— Садитесь, угощайтесь чем бог послал, — говорил он, нарезая тоненькими ломтиками хлеб.

Роман бросил взгляд — на столе дымился постный борщ.

— У этого не разживешься, хозяин не слишком щедрый, — шепнул запорожец Роману. — Придется свою доставать.

Он отстегнул от пояса рог и потряс около уха.

— Найди, хозяин, во что налить.

— Сейчас. Ну-ка, подай нам капусты, — велел Зозуля жене, вылезая из-за стола.

Выпили по чарке, потом еще по одной. Слово за слово между Романом и Зозулей завязался разговор, к нему присоединились и остальные. Сначала говорили про посевы, про погоду. Зозуля жаловался на убытки, которые ему принесли дожди.

— Вы издалека едете? — осторожно спросил он немного погодя.

— Из Чигирина, — отвечал Роман и набрал пальцами капусты.

— Что же там нового? Слухи идут, будто гайдамаки Медведовку разорили.

— Начисто. Всех, кто побогаче, по ветру пустили. Целые улицы вырезали. — Роман взял ложку. — У моего брата от усадьбы пожарище осталось, сам чуть живой выбрался. Вот и едем с грамотой Чигиринского коменданта. Они вот-вот и до Чигирина доберутся, надо упредить их. За помощью едем.

— Верно! Сразу их в кулак надо. — Зозуля поднял над столом свой небольшой грязный кулак с зажатой в нём ложкой. — Всем из-за них покоя нет. Знаю я этих лайдаков. У нас в селе тоже…

— А что у вас? — будто равнодушно спросил Роман.

— Неспокойный народ, своевольством дышит. Не весь, правда. Однако есть такие голодранцы. Я уже говорил пану: схватить бы того-то и того-то да в яму бросить. Безопаснее было бы.

Роман не перебивал. Он взял у запорожца рог, налил ещё по чарке.

— Людей туманят, слухи всякие возмущающие распускают, — крякнув, продолжал Зозуля. — Батрак мой бывший в селе живет, Неживой Семен. Он меня давно убить намеревался. К пану с поклепом на меня бегал. Там ему сто с гаком отмерили — с месяц чесался. Съел бы меня, будь бы его воля. Но я ему скоро руки укорочу. Дай только узнать что-нибудь достоверно. — Зозуля наклонился и зашептал: — Вчера шел, заглянул в окно, а у него в хате человек десять сидят. Все один в один — бечевкой хлеб режут. Думаете, добро замышляют? Знаю. Сын мой у пана так, как и вы вот, в сотне сторожевой. Завтра должен приехать, всё ему расскажу,