G.O.G.R. (СИ)

- Та, Дантист, Дантист! – согласился Кашалот. Он пытался освободить правую руку, чтобы навернуть кулаком по столу, но наручники не отпускали. – Дантиста Тень в подземелье спустил за длинный язык. Как вы его выудили оттуда, я, честно, ума не приложу!

- А что он такое сказал? – поинтересовался Недобежкин, отодвинув стол, чтобы разгорячившийся Кашалот не начал биться об него головой.

- Дантист вынюхал, что Тень нашёл какой-то клад! – выпалил Кашалот. – Он слил мне эту новость. И я, да, честно вам скажу, что забрасывал «бычков» следить за Тенью. Но Тень – чёрт рыжий, кротяра подколодная, крокодилина ехидная! – Кашалот так дёргался и выкрикивал, что Пётр Иванович решил, что он сейчас зайдётся в рыданиях. – Гадюка кротовая, заплесневелый помидор, чёрт бы его побра-ал! – Пётр Иванович не ошибся: «Большой Динозавр» зашёлся в рыданиях. – Тень всех моих «бычков» зажмурил и прикопал неизвестно, где, гнилая гнида!

- Вы могли бы не выражаться подобным образом? – попросил, а вернее – приказал Недобежкин, установив на лице брезгливую гримасу. – «Гнилая гнида»… Ну, что это такое? Вы же воспитанный человек…

- А как, как вы хотите, чтобы я называл этого… этого… этого аспида, этого… ррр, эту подзаборную свинью, эту змеюююююю?? – взвился Кашалот и каким-то образом достал своим чугунным лбом до отодвинутого стола. – Он сожрал мой бизнес, искалечил мне жизнь, испоганил спокойную старость!!!! Куда, куда мне теперь податься, кто подаст мне руку после всего этого

- Мы подадим! – отрезал претензии Недобежкин. – Ближайшие годы вам готов и стол, и дом – чего вы так кипятитесь, гражданин Кашалот?

- Ух, какие добрые! – фыркнул Кашалот. – Меценаты волчьи, медвежьи помощники! Глаза бы мои вас век не видели, чёрт бы вас побрал вместе с вашей баландой и вашей тюрягой, волки! Волки, все волки… вокруг меня одни волки!

- Казаченко, убери Кашалота, у меня уже вот такая голова… – вздохнул Недобежкин, и устало откинулся на спинку твёрдого стула. – Сумчатого приведи, и на сегодня хватит…

Недобежкина даже затошнило при мысли, что остались ещё Чеснок и Утюг, и Додик, и Крекер этот недопеченный.

Казаченко начал поднимать рыдающего крокодильими слезами Кашалота с табурета, но тот раздражённо дёрнул плечом и униженно пискнул:

- Не трогай меня, волк! Я сам встану! Я гордый, я – Кашалот! Не позволю! Кроты… Волки…

Кашалот, неуклюже раскачиваясь, отковырнулся от табурета, тяжело водворился на дрожащие ноги, гордо вскинул обритую налысо круглую голову и продекламировал голосом пленённого, но не побеждённого воина:

- Давайте, тащите меня в застенки, Мюллеры окаянные! Забрили меня, таки, в зеки, но ничего, я вам ещё отомщу, вы узнаете, кто есть Кашалот!

- Давай, топай, Цицерон! – пробурчал Казаченко и пихнул Кашалота в бок.

Кашалот молча и мужественно развернулся и, шаркая, побрёл к двери.

- Скажите, Зубов, – обратился Недобежкин к Калугину-Зубову. – А вы этого человека узнали? – и кивнул на уходящего Кашалота.

- Нет, – буркнул Калугин-Зубов, вертя в заскорузлых пальцах ручку Недобежкина. – Этот мужик… Нет, это – Кашалот! – внезапно передумал Зубов и начал разбирать ручку Недобежкина на составные части. – Знаю, он бандит.

- Да оставьте вы эту ручку в покое! – рассвирепел Недобежкин, выхватил у Зубова едва живую ручку и отложил подальше. – Кашалот – бандит. Что ещё вы про него знаете?

- Он с Тенью воевал… – промямлил Зубов, отгоняя от своего лица двух верных ему мух. – Кашалот постоянно пытался уничтожить этого… Те́ня за то, что Тень пытался его подсидеть и разорить. Они грызлись постоянно, устраивали перестрелки, офисы друг у друга поджигали. Я не помню, что, зачем и почему, меня по голове ударили… Не знаю…

Зубов выглядел жалким – Сидоров даже увидел на его правом глазу слезу. Он не мог дотянуться до ручки, и поэтому теребил собственные пуговицы. Он никому не смотрел в глаза: видимо, стыдился своего теперешнего облика, или того, что провалил своё важное задание. Недобежкин, кажется, хочет выяснить, в чём суть этого самого задания, но, похоже, Зубов уже и сам не помнит, зачем втирался в доверие к «Большому Динозавру». «Черти» хорошенечко обработали ему мозги – наверное, даже сильнее, чем Синицыну и Кораблинскому, слишком уж долго они мурыжили его в своих застенках. Капитан Зубов вряд ли вернётся к нормальной жизни. Хорошо, если у него найдутся какие-нибудь родственники, потому что Зубов, скорее всего, инвалид, не сможет ни работать, ничего не сможет – только пить.

- Кроты… кроты… ехидные, как мымры… Они ведут меня на расстрел… – этот плач, который долетал из коридора, повторяемый негромким эхом, принадлежал Сумчатому.

Плач усиливался: Казаченко вёл Сумчатого в допросную. Когда Сумчатый оказался на пороге – он вдруг руками и ногами вцепился в дверной проём и застопорился.