Г-н Помяловский

Для того однако же, чтобы типы-понятия достигали полноты содержания и жизненности, необходимо одно условие: для этого требуется именно, чтоб сама мысль, которой они обязаны своим происхождением, родилась из непосредственного созерцания общества, из проникновения, так сказать, в глубь его психического настроения, из перехваченной тайны его существования. Не то мы видим у г. Помяловского. Процесс образования его типов следовал другому пути. Они прежде всего зародились в голове автора, как предположения, как возможности, которые, хотя прямо и не вытекают из жизни, но и не отрицаются положительно. Олицетворив эти предположения и возможности, он пустил их в свет, где они значительно отличаются от других существ и производят довольно странное впечатление. Публика следует за ними с каким-то странным любопытством, похожим на то, которое окружает на улице неизвестное лицо в чужом костюме и с признаками другой национальности, инородного и далекого происхождения. Такое лицо может даже возбудить участие и ласковый прием со стороны туземцев, благодаря тому, что вносит неизвестного рода новизну и разнообразие в обычное течение жизни, но представителем их настоящих симпатий и склонностей никогда не сделается. Можно даже показать исходную точку типов г. Помяловского еще ближе. Если не обманывает нас догадка, то в обоих типах своей повести автор намеревался изобразить собственные идеалы разумно-ясного существования с одной стороны, а с другой – гениально-беспутного пробования различных мотивов жизни, которое является как потребность неудовлетворительного призвания к деятельности. Но оба типа мало удались именно потому, что задуманы уединенно, самопроизвольно, отчего ни «порядочность» Молотова, ни «своевольство» его друга, не успели составить им ярких физиономий, не успели добыть им природы, так сказать, а еще менее вывести на их лица какое-либо отражение современной минуты, действительно переживаемой обществом. Все дело ограничилось тем, что они наделены некоторого рода развязностью и умеют скрывать очень ловко рутинные свои приемы и идеи под новыми оборотами, которые обманывают глаза у большинства читателей, но не способны отвести их у человека, несколько искушенного в распознавании выдуманных типов от взятых из среды общества. Если так долго остановились мы на повести г. Помяловского, то именно из желания воспрепятствовать накоплению подобных сочиненных образов, к чему фаланга молодых писателей, если не ошибаемся, оказывает видимую наклонность.

Два очерка из жизни бурсы того же автора, к которым теперь переходим, составляют относительно выполнения совершенную противоположность с повестью. Здесь уже нет слабых, невыдержанных типов; наоборот, все типы обоих очерков наделены таким ярким выражением, такой чудовищной энергией, что заставляют, так сказать, сторониться перед собой испуганную мысль читателя. Мы вполне убеждены, что ничего страшнее «Зимнего вечера в бурсе» и «Бурсацких типов» г. Помяловского – русская литература еще не производила. Если никаких признаков ужаса в читающей нашей публике не оказалось после их появления, то мы объясняем это одним весьма известным обстоятельством: публика наша приходит в ужас и от безделиц, но только тогда, когда что-либо страшное, по ее мнению, сказано в первый раз. Затем уже, в какой бы пропорции ни росло обличение и разоблачение той или другой стороны жизни, тронутой однажды смелою рукой, она остается хладнокровной, разнясь в этом с другими читающими публиками, например, с английской, где рассказ, подобный «Бурсацким типам» г. Помяловского, произвел бы волнение во всем обществе, даром что сцена происшествия отнесена во втором несколько назад от нынешнего времени. Мы удовольствовались тем, что с отвращением и внутренним содроганием прочли эти кровавые страницы, где в нестерпимо мрачной и вместе чрезвычайно живой картине рисуется неистовство учителей-извергов, которым достойно отвечает невообразимое неистовство подчиненных, когда они предоставлены самим себе. Что касается до рассмотрения и выводов, на какие неизбежно наводят большинство читателей страшные рассказы г. Помяловского, автор устранил эту работу, вероятно, не желая длить, по своей охоте, мучительные часы, испытанные за книгой, а между тем выводы показали бы, может быть, что лоском ужаса и эффектом нагроможденных злодеяний автор своих воспоминаний или своих представлений бурсацкой жизни старался прикрыть собственное неполное знание или понимание изображаемого им предмета.