Я оглядел втиснутую в фургон микро-квартиру, с двумя спальными полками, кухонным уголком с диванами и даже душевой кабиной, похожей на прислоненный к стенке гроб.
– А это обязательно? Мы честно никуда не уйдем.
– Ты заложник. Странно было бы слышать другое.
– А. Справедливо… Тогда давайте к столу.
Я усадил госпожу М. на диван, опустился напротив, и фея привязала нас к трубе, служившей столу единственной опорой. Подергав ногой, я с беспокойством отметил, что узлы вышли совсем не морскими, их будет сложно развязать. Фея включила обогреватель и вышла. Я чуть не умер от безделья в первый же час.
Несколько раз я пытался почувствовать тело Ариадны, задвоенное напряжение в каждой мышце, но та сторона оставалась нема. Пробоина в груди еще была, я знал, что Стефан ходил, разговаривал, к чему-то там готовился только благодаря дубль-функции. Но между нами стояла глухая заслонка. Он как-то перекрыл все протоки. Вздохнув, я сложил руки на столе, слег на них и сказал:
– Стефан.
Госпожа М. подняла голову. В новом облике, с волнами шелка по волосам и перерисованным взглядом, она выглядела настолько живой, что мне даже перестало быть скучно. Затем все погасло. Госпожа М. превратилась в манекен.
– Михаэль, – сказал я.
Она снова вернулась. Тогда я начал перебирать имена, все, которые только приходили в голову. Мужские, женские, любых национальностей, и так, без видимого результата, убил еще час. Потом задремал. Проснулся от звука мотора и голосов вдалеке, но не смог разобрать слов. В полутьме окна белел соседний трейлер.
Когда все снова смолкло, я различил другой, приглушенный тканями звук. До того я не задумывался, где конкретно находилась четвертая искра. А теперь вот, вспомнив черную дыру у госпожи М. в груди, слыша живущие в ней шумы, спросил себя где и как. И
– Что? – пробормотал я, выпутываясь из жаркой куртки. – Что ты такое?
Взгляд снова погас. Звуки не стихали. Прислушавшись, я слег на стол. Больше всего это напоминало шум улицы или набережной, места, где было много пространства. Я прикрыл глаза, пытаясь различить что-то конкретное, и неожиданно услышал:
– Колокольный звон.
Габриэль сидела между нами, на углу стола.
– Это сон? – выпрямился я. – Тебя не может здесь быть.
– А я не здесь. Ты, кстати, тоже.
Я моргнул, поняв, что смотрю на нее сквозь окошко в двери палаты, где запер. Привстав на мысках, Габриэль рисовала птицу прямо на стене – красную-красную, как рябина.
– Полагаю, – я оглянулся: в трейлере, в больнице, – это и значит быть в нескольких местах одновременно.
– Ачивка разблокирована. Всего-то надо было, что перестать лгать себе.
– Еще, кажется, дозреть префронтальной корой…
– У тебя их третий год как две. – Габриэль щелкнула колпачком фломастера и обернулась. – Тупые отмазки, короче.
Мы внимательно посмотрели друг на друга. Я откинулся на спинку дивана. Она взяла с тумбочки новый фломастер.
– Почему я здесь? – спросил я.
– Вероятно, хочешь обсудить, как Стефан собирается украсть ядро-тау. А потом использовать госпожу М., чтобы уничтожить искры.
– И… Ты знаешь как?
Она подрисовала птице черный глаз. Он был, как у щегла. Как кругами расходящаяся червоточина.
– Кино учит: совершать кражи удобнее ночью.
– Но он сказал, что уходит утром…
– Значит, на то есть конкретная причина. Планообразующая, по ходу.
Габриэль повозилась на диване, подбирая под себя ноги, задумчиво глянула на низкий трейлерный потолок:
– В голову приходит пересменка у охраны.
Я тоже глянул туда:
– Эс-Эйт полагается на человеческую охрану?
– Иначе они не полагались бы на камеры. Госпожа-старший-председатель вот полагается. Она говорила об этом перед «Эгидой», помнишь? И потом… Их слишком мало, чтобы сторожить каждый угол.
Я кивнул, добавил:
– Но само ядро-тау вряд ли охраняют люди…
Габриэль старательно выводила черную девятку на красном птичьем крыле.
– Ядро-тау – это функция госпожи-старшего-председателя, в которую сунули искру. В сороковые. Там не микрохирургия. Она ее декомпозирует, но не собирает обратно, как ты помнишь. То есть…
– Ух…
– Да. Там мясо.
Я поморщился. Габриэль усмехнулась.
– Кроме того, никто не говорил, что ядро-тау находится в самом «Палладиуме». Вспомни. Оно делает топливо. А топливо надо преобразовывать и разводить по электросети.
– Топливу нужна электростанция…
– Построенная в конце сороковых на частный капитал, полагаю.
Я бездумно кивнул, пытаясь вспомнить все электростанции в городе. Глупое занятие, конечно, кто вообще интересуется электростанциями? А Габриэль отложила рисование, потянулась, прохрустывая каждым позвонком:
– Хорошо. Ты уломал меня. Вот как это будет.
Старые вещи всегда проигрывают. Ностальгия добавляет флера, но не функции. Старый забор имеет щели. Старый кирпич имеет щербины. Старый энергетический комплекс имеет предсказуемую планировку и не оснащен инфракрасными датчками. Старый охранный пункт имеет решающий изъян: человеческий фактор.