Фуку

В детях трущобных с рожденья умнинка:
надо быть гибким,
                                подобно лиане.
Дети свой город Санто-Доминго
распределили
                        на сферы влияний:
этому — «Карлтон»,
                                   этому — «Хилтон».
Что же поделаешь —
                                     надо быть хитрым.
Дети,
          в чьём веденье был мой отельчик,
не допускали бесплатных утечек
всех иностранных клиентов
наружу,
каждого нежно тряся,
                                      словно грушу.
Ждали,
             когда возвратятся клиенты,
дети,
         как маленькие монументы,
глядя с просительностью умеренной,
полные, впрочем, прозрачных намерений.
Дети,
          работая в сговоре с «лобби»,
знали по имени каждого Бобби,
каждого Джона,
                           каждого Фрэнка
с просьбами дружеского оттенка.
Мальчик по имени Примитиво
был расположен ко мне
без предела,
и моё имя «диминутиво» [4]
он подхватил
                       и пустил его в дело.
Помню, я как-то ещё не проспался,
вышел небритый,
                             растрёпан, как веник,
а Примитиво ко мне по-испански:
«Женя, дай денег!
                              Женя, дай денег!»
Дал.
       Улыбнулся он смуглый,
                                               лобастый:
«Грасиас!»[5]—
                       а у него из-под мышки
двоеголосо сказали:
                                 «Здравствуй!» —
два голопузеньких братишки.
Так мы и жили
                        и не тужили,
но вот однажды,
                           как праздный повеса,
я в дорогой возвратился машине,
а не случилось в кармане ни песо.
И Примитиво решил, очевидно,
что я заделался к старости скрягой,
да и брательникам стало обидно,
и отомстили они всей шарагой.
Только улёгся, включив эйркондишен,
а под балкончиком,
                                как наважденье,
дети запели, соединившись:
«Женя, дай денег!
                              Женя, дай денег!»
Я улыбнулся сначала,
                                     но после
вдруг испугала поющая темень,
ибо я стольких услышал в той просьбе:
«Женя, дай денег!
                               Женя, дай денег!»
В годы скитальчества и унижений
Женькою был я —
                            не только Женей.
И говорили бродяги мне:
                                           «Ж енька,
ты потерпел бы ишшо —
                                         хоть маленько.
Бог всё увидит — ташшы свой крест.
Голод не выдаст,
                                свинья не съест».
Крест я под кожей тащил —
                                             не на теле.
Голод не выдал,
                           и свиньи не съели.
Был для кого-то эстрадным и модным —
самосознанье осталось голодным.
Перед всемирной нуждою проклятой,
как перед страшной разверзшейся бездной,
вы,
      кто считает, что я — богатый,
если б вы знали —
                             какой я бедный.
Если бы это спасло от печалей
мир,
        где голодные столькие Женьки,
я бы стихи свои бросил печатать,
я бы печатал одни только деньги.
Я бы пошёл
                   на фальшивомонетчество,
лишь бы тебя накормить,
                                             человечество!
Но избегайте
                       приторно-святочной
благотворительности,
                                       как блуда.
Разве истории
                           недостаточно
«благотворительности» Колумба?
Вот чем его сошествье на сушу
и завершилось, как сновиденье —
криком детей,
                        раздирающим душу:
«Женя, дай денег!
                                Женя, дай денег!»

— У Колумба опять грязные ногти! Что мне делать с этим ирландцем? Мы же сейчас будем переходить на укрупнение его рук! Где гримёр?! — по-итальянски заверещал голый до пояса кактусоногий человечек в драных шортах, с носом, густо намазанным кремом от загара.