Фуко

Однако двойник рассматривался не как проекция внутреннего, а, напротив, как интериоризация внешнего. Это не раздвоение Единого, а удвоение Другого. Это не воспроизводство Тождественного, а повторение Отличного. Это не эманация Я, а придание имманентности вечно иному или вечному Не-Я. Двойником в удвоении никогда не бывает другой, это всегда Я, переживающий себя как двойник другого: я не встречаюсь с собой снаружи, я нахожу другого в себе ("речь идет о том, чтобы показать, как Иное, Далекое, есть в то же время и Близкое, Тождест")[10]. Это очень похоже на инвагинацию тканей в эмбриологии или на изготовление подкладки при шитье: выворачивать, закатывать, штуковать… На наиболее парадоксальных страницах "Археологии знания" Фуко продемонстрировал, как одна фраза повторяет другую и, в особенности, как высказывание повторяет, дублирует почти не отличающуюся от него "иную вещь" (воспроизведение букв на клавиатуре пишущей машинки, AZERT). Книги же о власти показали еще и то, как в стратифицированных формах повторяются соотношения почти не отличающихся от них сил, каким образом история оказывается подкладкой* будущего. В книге "Реймон Руссель" Фуко в полной мере проанализировал эту сквозную для него тему. Ибо то, что открыл Реймон Руссель, — это фраза внешнего, ее повторение в другой фразе, незаметная разница между ними ("прореха"), выворачивание, подкладка или удвоение одной по отношению к другой. Прореха — это теперь уже не повреждение ткани, а новое правило, согласно которому внешняя ткань выворачивается, инвагинируется и превращается в подкладку. "Факультативное" правило, или же случайная эмиссия, бросок игральных костей. "Соотносятся" они между собой, по словам Фуко, благодаря взаимовлиянию повторения, различения и удваивания как операций по созданию подкладки. Не первый раз Фуко придавал литературно-юмористический вид тому, что можно было доказать при помощи эпистемологии, лингвистики и прочих серьезных дисциплин. Книга "Реймон Руссель" спаяла, сшила воедино все смыслы слова "подкладка", чтобы продемонстрировать, каким образом внутреннее всегда оказывается складчатостью подразумеваемого внешнего". А последний метод Русселя — нагнетание скобок внутри скобок — умножает складки в фразе. Вот откуда происходитважность этой книги Фуко. И несомненно, что указанный им путь и сам двойствен. Это вовсе не значит, что можно поменять местами одно с другим: внутреннее всегда будет лишь подкладкой внешнего. Но иногда, подобно неосторожному и ищущему смерти Русселю, нам хочется распороть подкладку, "ловким жестом" отвести в сторону складки, чтобы обнаружить внешнее и его "пустоту, в которой нельзя дышать". А иногда, будучи более разумными и осторожными, подобно Лейрису, при том, что он находится на вершине другого типа отваги, мы будем следовать загибам складок, штопать подкладку прореха за прорехой, будем окружать себя складками, образующими "абсолютную память", чтобы превратить внешнее в жизненно важную и возрождающуюся стихию[12]. В "Истории безумия" было сказано: быть помещенным во внутреннее внешнего — и наоборот… Возможно, Фуко так и не перестал колебаться между этими двумя путями двойника, которые он слишком рано расчистил: ему предстоял выбор между смертью и памятью. И, возможно, подобно Русселю, он выбрал смерть, но пройдя перед этим по окольным путям и изгибам памяти.