Фуко

Вот то, что нам говорят силы внешнего: они никогда не бывают чем-то составным, историческим и стратифицированным, археологическим, которое подвергается трансформации, а являются составляющими силами, когда они вступают во взаимоотношения с другими силами, происходящими извне (стратегия). Становление, изменение, мутации касаются составляющих сил, но не составных форм. Почему эту идею, внешне столь простую, так трудно понять — вплоть до того, что "смерть человека" вызвала столько ошибок при толковании? То выдвигали возражение, что речь идет не о существующем человеке, а лишь об идее человека. То полагали, что для Фуко, как и для Ницше, существующий человек преодолевал себя, надеюсь, чтобы превратиться в сверхчеловека. В обоих случаях речь идет о непонимании, о не меньшем непонимании Фуко, нежели непонимание Ницше (мы пока не ставим вопрос о недоброжелательстве и глупости, порою наполняющих комментарии к работам Фуко, как это прежде было с комментариями к Ницше). На самом же деле речь не идет о человеке, как о чем-то составном, будь то концептуальном, существующем, воспринимаемом или выразимом. Речь идет о составляющих силах человека: с какими другими силами они сочетаются и какое соединение из этого получается? В классическую эпоху все силы человека соотносились с одной-единственной силой, силой "репрезентации", которая притязала на то, чтобы извлечь из человека все, что в нем есть позитивного или же возвышаемого до бесконечности. В результате получалось, что совокупность таких сил образует Бога, а не человека, и человек мог предстать только между порядками бесконечного. Вот почему Мерло-Понти давал определение классической мысли по ее «невинному» способу мыслить о бесконечном: не только бесконечное было первичным по отношению к конечному, но и качества человека, доведенные до бесконечности, служили формированию непостижимого единства Бога. Для того, чтобы человек предстал как специфическое составное явление, нужно, чтобы составляющие его силы вступили во взаимоотношения с новыми силами, которые уклоняются от контакта с силой репрезентации и даже устраняют ее. Эти новые силы являются силами жизни, труда и языка в той мере, в какой жизнь обнаруживает "организацию", труд — "производство", а язык — "филиацию", которые ставят эти силы за пределы репрезентации. Эти смутные силы, порожденные конечностью, изначально не являются человеческими, но они входят в контакт с силами человека, чтобы вернуть его к его собственной конечности и наделить его историей, чтобы он делал собственную историю как бы во второй раз[23]. И в результате в новой исторической формации XIX века именно человек оказывается сформированным из множества составляющих его "растиражированных" сил. Однако если мы представим себе, скажем, третий "тираж", то силы человека войдут в контакт еще с какиминибудь силами, так что на этот раз получится "нечто иное", что уже не будет ни Богом, ни человеком: похоже, что смерть человека следует за смертью Бога в интересах новых составляющих. Короче говоря, соотношения составляющих сил с внешним способствуют непрестанной изменчивости составных форм в условиях новых соотношений в пользу новых композиций. То, что человек представляет собой

фигуру из песка между морским отливом и приливом, следует понимать буквально: такая композиция может появиться только между двумя другими — композицией из классического прошлого, которое не знало человека, и композицией из будущего, которое уже не будет его знать[24]. Тут нет оснований ни для радости, ни для слез. Разве мы не привыкли к утверждению о том, что силы человека уже вступили во взаимоотношения с другими силами, силами информации, которые вместе образуют не человека, а нечто иное, неделимые системы "человеко-машина" с машинами третьего типа? Что это, союз человека уже не с углеродом, а с кремнием?