Фронты

Знамя, казалось, ожило в его руках, заколыхалось, задрожало на бешеном ветру. Корнет, сам того не осознавая, побежал вперед, чтобы удержаться на ногах.

— Вперед!

За ним двинулись сотни людских и лошадиных тел. Вокруг свистели пули и осколки, трое базановцев, геройски заслонившие Блюева от ударов штыка, повалились бездыханными.

— За мной! — продолжал Блюев и бежал из последних сил. Повинуясь внутреннему голосу, он вел базановцев на скрытые в старых окопах пулеметы поручика Забибуллина.

У самого окопа Блюев неожиданно присел и устроился на корточках. Во время сражения у него схватило живот и сейчас это было вполне кстати, тем более что ему не оставалось ничего иного. Увлеченные им базановцы около минуты были в нерешительности, глядя на изменившиеся планы Блюева, а затем бросились в атаку, невежливо угодив корнета прямо туда, куда он ни за что не хотел садиться.

В тот же момент затихшую было битву подхватили очереди пулеметов, накануне снятых с тачанок для охраны подступов к Отсосовке.

Пулеметчиками руководил хитрый контр-обер-лейтенант Кац, а за одним из хорошо смазанным смертоносным механизмом находился сам полковник Секер. На этом огневом рубеже полегло несметное количество расстреливаемых в упор базановцев. Многие наемники сдавались и очень не хотели умирать, но полковник Секер все жал и жал на гашетки, усиливая повальный огонь.

— Дави их!

— Эх, чтоб вас!

— Огонь!! Огонь! Воды! — неслось над головами и выстрелами.

Скоро наемники стали отходить в степь, и вовремя, потому что у Секера кончились патроны.

— Вот так держать, — сказал он, оставив пулемет в покое, и обессиленно опустился на дно окопа. Бабка Анжелика вовремя подхватила полковника и стала делать перевязку, (это, кстати, было ее любимым занятием), потому что у комдива опять открылись раны.

Пулеметчики закурили и тут обер-лейтенант Кац приметил среди тел корнета Блюева. Героя стащили с бруствера и осмотрели. Выянислось, что корнет снова получил контузию, ничего не слышал и казался почти что мертвым.

Солнце стояло уже высоко в зените. На Севере, на правом фланге, продолжался страшный бой.

Поручик Адамсон старательно углубил штыком свой окоп и теперь следил в биноклю за ходом битвы. Время от времени над ним проносились лошади разных мастей, но высокая трава, к счастью, полностью скрывала наличие Адамсона.

Теперь было уже видно, что гвардейцы нейтрального войска не знают никакой меры. Они стремились к полному перевесу, теснили наемников Базанова по всем направлениям Карты и поголовно кололи их длинными пиками. Базановцы вяло отстреливались. Сам прапорщик Базанов находился на плечах двух ординарцев с мужицкими лицами и воинственно махал именованным наганом. В биноклю было хорошо заметно, что ему до коликов хочется есть.

Порыв ветра, совпавший с порывом Блюева, благодаря которому базановцы вышли даже на огневой рубеж полковника Секера, заметно ослаб, и теперь Базанов все чаще подумывал о сытном обеде.

Когда гвардейцы взяли остатки легиона наемников в кольцо, те построились в каре и под звуки труб строевым маршем ушли на второй план.

Сражение сходило на нет. Все заметно вымотались и озлобились, что казалось вполне естественно. Окровавленные трупы покрыли большую часть долины. Адамсону было некстати плохо. От вида крови его тошнило прямо под ноги, на казенные сапоги. Когда на поле брани и ругани все стихло, он огляделся, вытер рукавом рот и матерясь стал вылезать из окопа. В тот день Адамсон дал зарок никогда больше не вызываться добровольцем, а податься к контр-обер-лейтенанту Кацу, на тачанки, к пулеметам.

51

— У-у-у! — простуженно выли шакалы, а замолкая что-то с чавканьем ели.

Конвоир Сережа открыл глаза. Прямо перед ним висело черное небо в крупных звездах. Иногда они мигали, да и сам небосвод немного покачивался это уже от того, что по Сереже проехала одна из тачанок.

Он выбрался из-под поваленных на него тел и побрел к реке, чтобы хоть немного отмыться. Где находилась река, а тем более Ставка главнокомандующего Секера, Сережа не знал.

Весь он был чем-то измазан, и в темноте не мог понять чем именно. Запах исходивший от собственной одежды и тела внушал Сереже некоторые гигиенические опасения.

— Что же это такое, а? Бросили одного на поле боя, как сучью собаку! И выбирайся теперь, как знаешь. Еще товарищи называются. Падла!

Сережа набрал в легкие воздуха:

— Не буду я с ними больше сидру пить! — зарекся он и, как впоследствии оказалось, был нескончаемо прав.

Так он шел с полчаса. Небо оставалось черным.

Сережа не вышел к реке или к Ставке. Его занесло на какое-то стойбище, окруженное кострами.

— Стой! Кто идет? — окликнул его часовой. Сережа узнал в нем гвардейца.

— Я это, я! Сережа из-под Санотряпкино!..

— Стой! Стрелять буду! — не растерялся часовой и выстрелил.

Перепуганного Сережу схватили сбежавшиеся люди, многие из которых были уже в исподнем. Долго били, не говоря за что, а потом куда-то повели между костров.