Фронтовые записки

к двум дня всё уже было собрано. Телефонисты погрузились на тягачи и должны были двигаться с орудиями. Мы были готовы в путь, но приказа не поступало. Потеплело. Падал снег, пушистый, большими хлопьями и настолько частый, что в этом не было ничего приятного. Спина, плечи, шапка — всё покрывалось снегом, деваться от него было некуда. Толкались взад и вперёд по снегу, то натыкаясь на своё начальство, — капитана Фокина и лейтенанта Калугина, — то теряя их надолго из вида. Снег шёл, не переставая, а к вечеру разыгралась сильная метель; это действовало совсем удручающе. Встретился я где-то на тропках с лейтенантом Мальцевым и его разведчиками. Их состояние было таким же плачевным, как и наше: голодные, промёрзшие, смертельно усталые, засыпанные снегом, они прятались от метели, скорчившись под деревьями. — Нет, не по моим силам эта война, — снова повторил мне Мальцев. Да, побеждали мы, видно, молодостью. Разведчики, ходившие за мной, как цыплята за наседкой, сначала робко, потом всё настойчивее и настойчивее стали просить меня разрешить им отправиться в Большое Старо — отдохнуть и погреться немного в избе у крестьянина, где со Смирновым мы наблюдательный пункит наметили. Я категорически им отказывал. — Ну что стоит разрешить, тут полтора километра до деревни, — говорили они, — ну оставим здесь кого-нибудь, прискачет, если потребуется, если в путь тронутся, вмиг вернёмся. Пришлось обратиться к командиру батареи Калугину. Он решительно отказал нам. Совсем стемнело. К ночи пурга разошлась ещё больше. Ещё настоятельнее стали приставать ко мне ребята. Снова обратился к Калугину — снова отказ: пусть терпят, вперёд пошла уже саперная рота и автоматчики. Придёт приказ — батальон двинется, с ним и наш черёд придёт. Ни шалашей, ни землянок. Никакого дела не делаешь — мёрзни и жди. Уже ночь наступает, а мы всё на ногах, как звери лесные диковинные. Стали просить меня ребята — отпусти их хоть троих: картошку выпросят, сварят, принесут. Вернуться всегда успеют. Лошади кругом бродят, вернуть не трудно. Заколебался я. Разрешить нельзя: строжайше запрещено мне. Но доводы-то убедительные, как не согласиться с этим? Результат сказался быстро: несколько человек из моего взвода исчезло. Стало ясно, что ушли в деревню! Сказать Калугину нельзя, взбесится. Послать вдогонку? Придётся, другого выхода нет! Не разрешал ведь я им! Почувствовали, видно, слабину, малодушие моё. Решил послать троих. Опять стали уговаривать — Товарищ лейтенант, пойдемте же с нами, ну часок хоть посидим, вернёмся и их прихватим! Не удержался я. Оставил Смирнова с Афониным близ командира батареи. И пошли мы, утопая в снегу, через поляну в Малое Старо. Темнота, если бы не снег! Ветер. Метёт. Спустились в лог. Поднялись на пригорок. Совсем засыпанные снегом, открываем дверь в знакомую избу. За столом сидят, сняв шапки и расстегнувшись, «пропавшие» ребята моего взвода. Перед ними — освещаемая керосиновой лампой кастрюля с только что сваренной в шкурке крупной картошкой. Пар поднимается над кастрюлей. — Пожалуйте к нам, товарищ лейтенант, откушайте, картошки на всех хватит! — говорят они с некоторым подобострастием, повернув в нашу сторону головы. Раньше всего надо стряхнуть с себя снег. Берём стоящий у двери веник. Довольно долго и тщательно обрабатываем друг друга. Хозяева избы, видно, умело ребятами моими обхожены: не в пример недавнему прошлому, добродушны, гостеприимны, настроены доброжелательно. Сдираем почерневшими от костра и мороза пальцами шкурку с горячих картофелин, разламываем, посыпаем солью и отправляем в рот. Досадно только, что хлеба нет. Очень недолго продолжалось это удовольствие — какие-нибудь минуты. За окном послышался топот лошади, скрип снега на крыльце, и в избу ввалился Афонин. — Товарищ лейтенант, командир батареи приказал вам сию же минуту вернуться со всем взводом. Очень разгневался, очень ругается. По выражению лица Афонина вижу, что дело нешуточное. Собираемся быстро, рассовываем картофель по карманам. Кастрюля пуста, и мы уже на улице, опять на ветру и позёмке. Озабоченно расспрашиваю Афонина, что произошло, как настроен командир батареи. Встреча не предвещает ничего доброго. Вот уже и лес. Вот уже и маленькие, серые, но грозные, должно быть, очи Калугина: в темноте-то их не видно. — Расстрелять, только расстрелять тебя, приказ умышленно нарушил!.. Да это фронт или не фронт? Становись к ёлке! — кричал Калугин, прикрываясь от ветра и снега, усиленно пересыпая свой крик крепкими, солёными словами. Я старался, как мог, оправдаться. Мои ребята, в нарушение воинских правил и этикета, всё время вмешивались, стараясь выгородить меня, взять на себя вину. Убеждали его, что, в конце концов. никто ведь не отстал, не опоздал. Долго бушевал Калугин и всё твердил о расстреле. Постепенно отошёл. Сказал, что батальонная разведка уже пошла за врубающимися в лес сапёрами, чтобы мы шли за ней сейчас же. Он будет дожидаться тягачей с орудиями. Направление — на север, буссоль 45–00. Расстояние для перехода — сорок-пятьдесят километров. Батальону приказано взять с ходу деревню Хохели Новгородской области. К ней должны выйти наши батареи, поручается поддержать артогнём наступление батальона. Где будет огневая позиция, т. е. где установят пушки, Калугину пока неизвестно. — Разведка пошла вон туда, — он махнул рукой в темноту. — Забирай разведчиков и иди! Наступила ночь, когда я со своими немногочисленными разведчиками шёл по лесной трущобе по следам батальонной разведки. Лыж не взяли. Брели и брели, выбиваясь из последних, кажется, сил.