Фронтовые ночи и дни

Доложили командиру взвода о проделанной работе, начали готовить установки: сняли чехлы, проверили все механизмы. Нужно было немедленно ехать на передовую огневую позицию: уже чуть начинало сереть — с близкого расстояния мы наши флажки сможем увидеть, с дальнего расстояния немцы еще нас не разглядят.

Однако минуты проходили за минутами, а комбат, ушедший докладывать командиру дивизиона, не возвращался. Наконец он появился, отдал команду выехать на передовую огневую позицию и дать залп. К сожалению, мы уже задержались минут на двадцать, рассвело больше, чем надо было. Но деваться некуда.

Как и положено, на первой машине с буссолью поехал я, на последней — лейтенант Болотин. Мы быстро проскочили эти два-три километра, отделявшие нас от передовой огневой позиции, и оказались на высотке. «Эх, как мы задержались», — подумал я с досадой.

Только мы показались на высоте, как справа от дороги взорвался первый снаряд. Слева… Справа… Слева… Справа… Так немцы сопровождали нас до самой огневой позиции. Однако ночная тренировка помогла, установки точно выехали на свои места. Я на ходу соскочил с подножки машины, и через несколько секунд буссоль была установлена.

Противник то ли был огорошен нашей наглостью, то ли корректировал огонь, но на пятнадцать секунд стрельбу прекратил. Этого нам хватило, чтобы проверить направление стрельбы, а прицелы были выведены еще на ходу.

На нас обрушился шквал огня. Сквозь грохот слышу доклады командиров орудий о готовности. Что есть силы кричу командиру взвода:

— Готово!

Проходит секунда, вторая… Не слышу команды «Огонь!». Не выдерживаю — уже лежа кричу что есть силы:

— Огонь!

То ли командиры орудий тоже не выдержали, то ли услышали мою команду, но все установки дружно открыли огонь и, отстрелявшись, тут же рванули с места. Как и было оговорено раньше, солдаты, принимавшие участие в залпе, укрылись в ближайших ровиках.

Противник перенес основной огонь на уезжавшие установки, и обстрел нашей позиции немного ослаб. Я увидел метрах в пяти-шести ровик, подхватил буссоль и, пригнувшись, бросился туда. В ровике оказался убитый, я упал на убитого солдата и все приговаривал: «Прости, друг, потерпи, у меня нет выхода…»

Установки ушли, и немцы снова перенесли огонь на нашу огневую позицию. В бинокли они наверняка видели, что не все расчеты уехали, так и молотили нас до вечера. И лишь в темноте огонь прекратился. Я вылез из ровика, крикнул:

— Ребята, кто жив — ко мне!

Подошли пять бойцов. Послышался стон — нашли еще двоих. Один ранен в плечо, перевязали — может идти сам. Другой тяжело ранен в живот. Перевязали и его, как сумели. Дал команду ребятам искать командира взвода, гвардии лейтенанта Болотина, а сам отправился к пехоте. Нашел командира взвода, попросил у него пару плащ-палаток. Он дал мне одну шинель и плащ-палатку. Когда вернулся к своим, нашли еще одного нашего солдата — убитого.

— Лейтенанта Болотина нигде нет, — докладывают бойцы.

— Кто видел командира взвода перед залпом? — спрашиваю я.

Все в недоумении передергивают плечами.

— Так не годится, — говорю. — Команды «Огонь!» он не давал. Значит, либо убит, либо лежит где-нибудь раненый…

Между тем медлить было нельзя: тяжелораненый боец требовал немедленной помощи. Убитого положили на шинель, тяжелораненого — на плащ-палатку. Оставив с собой одного бойца, остальных я отправил к месту дислокации дивизиона.

Вместе с Печерским мы облазили всю местность вокруг огневой позиции в радиусе двухсот метров, но Болотина нигде не было. Лежали вокруг убитые солдаты (похоронная команда еще не появлялась), но лейтенанта среди них не было.

Около полуночи мы добрались до батареи. Отправив Печерского отдыхать, я пошел докладывать командиру батареи. Лебедев терпеливо выслушал меня, отругал: почему я бросил командира?

— Возьми бойцов, иди искать! — сурово сказал он.

Взяв с собой пять человек, я уже собрался уходить, когда ко мне подошел командир четвертого орудия Михаил Горобец. Именно на подножке его машины ехал Болотин.

— Слушай, старший сержант, когда мы выехали на высоту и разорвался первый снаряд, я видел, как Болотин сиганул с машины, но не понял куда. Ищите метрах в ста не доезжая до нашего флажка у поворота с дороги.

Я поблагодарил его, и мы пошли. Ночь была лунная, но фонарики все же взяли. Через полчаса были на месте. В радиусе, наверное, с по л километра облазили все. Переговорили с пехотинцами в окопах — никто ничего не мог сказать. У огневой позиции, у поворота, о котором говорил Горобец, попадались убитые солдаты, мы переворачивали их, с помощью фонарика пытались опознать нашего командира взвода— все напрасно.

Стало светать. Нас начали обстреливать из минометов и пулеметов. Мы тут же попадали в бурьян — благо он стоял стеной на бывшей пахоте. Проползли метров сто вниз, поднялись и пошли.

Иду на место дислокации дивизиона, опустив голову. Понимаю: мне грозит трибунал — бросил командира. Солдаты, как могут, стараются меня поддержать.