Фронтовичок

Так или иначе, уж не знаю, что и с чем в нашей жизни связано, но моей маме, стало быть, и мне, в ту пору не родившемуся, крупно повезло. Она же была в оккупированной Одессе. И каким-то чудом избежала отправки в Германию. Уже угодила в немецкие сети, когда румыны сгребали всю молодежь. Но воспользовалась неразберихой, непонятно из-за чего возникшей на станции, куда-то запряталась, затаилась, отсиделась и всё-таки не попалась, хотя облавы румыны устраивали со свирепыми немецкими овчарками. Те собаки для устрашения рвали пойманных девчонок на куски у всех на глазах.

Зато счастливейший для всех одесситов день освобождения их города, 10 апреля 1944 года, когда за три года впервые все жители смеялись и рыдали от счастья, встречая долгожданных своих освободителей, стал для моей матери вдвойне счастливым. Она, пятнадцатилетняя девчонка, от избытка чувств кинулась на грудь незнакомому пропыленному сержанту, проходившему в общем походном строю, да и стала его обнимать и целовать, рыдая от радости. Эта радость переполняла её еще больше от понимания простой истины – теперь в Одессе она может ничего не бояться и уже никогда не встретит ненавистных оккупантов, засадивших, между прочим, ее мать в уголовную тюрьму только за то, что она тихонько напевала какую-то песню на родном языке.

А сержант, меж тем, отстал от своих товарищей, махнув им рукой, со смехом приподнял девчонку словно пушинку (сколько в ней весу-то было, если одной мамалыгой питались все эти годы, и то впроголодь!), и тоже расцеловал:

– Вот это глазищи! – восхитился он. – Ты в них, милая девчушка, даже сквозь слезы вся насквозь видна и понятна! Знаю, что лучшей жены мне не сыскать! Если дождёшься меня, красавица глазастая, то обещаю тебя любить и на руках носить! – а сам смеется, ей слезы вытирает и кружит. Потом извлек заветный карандашик, которому по солдатским меркам, цены нет, и на своей же каске записал ее адрес.

– И заработала на них полевая почта – с фронта в тыл, с тыла на фронт, – заново утонул Алексей Петрович в воспоминаниях, навеянных давними рассказами матери. – Они переписывались и после Победы, потому как отца демобилизовали из армии лишь к концу 1946 года. Но к этому времени у моих родителей и сомнений не осталось, что всё у них сложится чудесно и только вдвоём, вместе.

Так и вышло однажды. Мой отец, не откладывая встречу ни на день, как на крыльях примчался в Одессу и увез семнадцатилетнюю жену в свой родной Ленинград. А в 1947 году на свет появился очередной ленинградец, их сын. Это уже я начинал свой путь.

Тогда все жили трудно, голодно, но отец мой оказался удивительно легким человеком. Всё, всегда и везде у него прекрасно ладилось, всему он искренне радовался, неизменно всем людям улыбался. Работал он строителем, в шутку убеждая мать, будто на ближайшие сто лет ему и этой профессии хватит, а после – посмотрит. Но скоро неугомонный наш отец поступил ещё и в институт! Работал и учился одновременно, то ли на вечернем отделении, то ли заочно, не разобрался я. И хотя было это невероятно трудно, но улыбку он никогда не терял. Это сегодня можно слышать, что ребятам после армии уже учиться сложно и поздно. Мол, тупеют они в армии. А нынешние академики, между прочим, только после фронта за вузовские парты сели! И война им не помешала принести большую пользу своему народу. Было бы желание и воля! Ну, а маму мою отец по-прежнему носил на руках, как и при их первой встрече. И меня любил, как никто, наверное:

– Жизнь-то, какая наступила, сынок! – говорил мне отец. – Гляди смело на белый свет, радуйся себе и всему живому! Не сгибайся никогда, никому не вреди и друзей своих не предавай! – смеясь, мудро напутствовал меня он.

Благодаря его удивительной неугомонности, мы всей семьей успевали гулять, хотя потом он ночами сидел за книгами! В субботу у родителей был короткий рабочий день, всего шесть часов, потому мы все вместе наваливались на хозяйственные дела, дожидавшиеся своей очереди всю неделю, – всякие там стирки, глажки, уборки. Зато в воскресенье нас принимали пригороды Ленинграда, в которых стремительно отстраивали и реставрировали некогда прекрасные дворцы и другие сокровища. Странно ведь, немцы строили всегда настолько интересно, добротно и красиво, что нам, как я думаю, и сейчас не по силам, а вот разрушали они у нас всё подряд, не останавливаясь ни перед чем. Не ценили, стало быть, чужое добро и красоту! С землей сравнивали, словно варвары, никогда творчески не работавшие, потому и не ценившие чужой труд. Странные метаморфозы!

Отца, как будущего архитектора, восстановительные работы очень занимали. Он потом и должность подыскал себе там же, по своему профилю! Ведь после окончания института осуществил фронтовые мечты, стал-таки настоящим архитектором.

А моя мама еще девочкой, как устроилась после освобождения родной Одессы на швейную фабрику, шившую обмундирование для фронта, так и продолжала всю жизнь в этом же направлении, даже после переезда с отцом в Ленинград.