Фронтера

— Затем все начало остывать, — продолжала она. — Симметрия нарушилась. Одно за другим различные взаимодействия трансформировались в различные объекты. Гравитация, сильное взаимодействие, слабое, электромагнитные силы. Из частиц возникли атомы, из атомов — молекулы, звезды, планеты и люди. На каждой стадии симметрия обязана была нарушиться, чтобы породить нечто более сложное. Но без нарушения симметрии ни жизни, ни разума во Вселенной, вероятнее всего, не существовало бы.

— Не понимаю, — сказал Кейн. — Куда ты клонишь?

— Все распадается. Браки распадаются. Но когда-то они составляли одно целое. Все во Вселенной сохраняет память о том, как было частью единого целого. Все до сих пор взаимосвязано.

— Как ты с Кёртисом, да? Вы до сих пор взаимосвязаны?

Она не ответила. Еще мгновение полежала в совершенной расслабленности, затем внезапно перекатилась на другой конец кровати и схватила трубку. Набрала четыре цифры, подождала, проговорила:

— Молли слушает.

Кейн подпер голову рукой, наблюдая за ней. Она каким-то образом ускользнула от него, и даже напряженное физическое соитие не сумело этому помешать.

— Да, — сказала она в телефон. — Да, хорошо. Я буду там.

Она повесила трубку и уставилась в пол, точно фокусируя внутреннюю энергию.

— Кёртис? — спросил Кейн.

— Нет, — сказала она. — Это русский корабль. Они приближаются.

Она ушла в гардеробную и стала искать что-нибудь приличествующее встрече русских. Не нашлось ничего лучше оранжевой утепленной накидки с капюшоном и брюк.

Ее удивляло и даже слегка пугало собственное спокойствие. Она только что изменила мужу — впервые за тринадцать лет брака, — а чувствовала себя так, словно ничего и не произошло.

Нет, подумала она. Кое-что произошло. Ничего мелодраматичного, ведь ее брак, честно говоря, уже много лет как распался. Кое-что изменилось у нее внутри, и была то не резкая волна отчаяния и вины, а растущая уверенность в своих силе и власти над событиями.

И пришло это чувство от Кейна. Ей вспомнились сказанные несколько месяцев назад слова Глаголи: тогда, в неуклюжей попытке пошутить, девочка завела речь о новой физике в аспекте количественного измерения судьбы. Она отпустила какую-то шутку про дестиноны, квантовые частицы судьбы, которыми связываются через четвертое измерение люди и события.

Молли чувствовала за этими словами куда больший смысл, чем позволяла себе признать Глаголь; Молли понимала, что они с Кейном обменялись не просто телесными жидкостями и настроением.

Кейн ее страшил. Он был дерганый, странный, с быстрыми темными птичьими глазами, он источал ауру сдерживаемого насилия и жестокости, которая, по впечатлению, не имела связи с его интеллектом. Но не страх раскрыл ее перед ним с такою полнотой, и сейчас, ощущая его пальцы на своей кисти, она поклялась, что не испугается его физически.

— Ты бы лучше оделся, — сказала Молли.

— Ты знала, — проговорил он. — Как давно?

— Они стартовали спустя пару дней после вас. Не забрасывали нас сообщениями, как вы, но некоторые их сигналы обратно Москве мы поймали. Морган, должно быть, тоже знает. Разве он не предупредил вас?

Кейн отвел руку.

— Нет. Конечно, нет. А что вы узнали из сигналов русских?

— Ничего. Какая разница? Они тут с той же целью, что и вы. Это вполне очевидно.

Эта фраза, по замыслу Молли, намекала, что Кейн ее враг или по крайней мере конкурент, но Кейн, похоже, не уловил скрытой угрозы.

— Отличненько, — протянул он. — Если мы выясним, чего хотят русские, может, картина для меня несколько прояснится.

«Он что, шутит?» — задумалась она. Пошла в ванную переодеваться. Когда вернулась, Кейн уже был одет.

— Как насчет Кёртиса? — спросил Кейн. — Он будет там?

— Трудно сказать. Если захочет узнать, то узнает.

Кейн сказал:

— Я себе вас двоих не представляю вместе.

Молли пожала плечами.

— Он изменился. Хочешь взглянуть на посадку?

— Почему бы и нет?

— Пошли со мной.

Они натянули кислородные маски и покинули дом. В маске у Кейна сделался еще более хищный вид. Ничего, кроме темных акульих глаз, на его лице теперь не привлекало взгляда.

— Не знаю, не знаю, — проговорила она. — Возможно, это и не он изменился. Легко говорить, что власть развращает и тыры-пыры. Но что было в начале, идеализм или жажда власти? Я имею в виду, быть может, все идеалы так или иначе ведут к сходным целям.

— О каких идеалах ты говоришь?