Фронт без тыла

В одной из стычек с немцами мы захватили много оружия. В тот день в полк приехал председатель Дедовичской оргтройки Александр Георгиевич Поруценко. Поздним вечером он, Иванов и другие наши командиры сидели в избе, разговаривали, кажется собирались уже разойтись спать. Трофейные немецкие автоматы были тогда хоть и не редкостью, но предметом желаний многих. И Поруценко очень хотел иметь такой. А на столе как раз и лежал один из захваченных в бою «шмайсеров». Короче говоря, Александр Георгиевич повертел его в руках, повертел да и нажал случайно на спуск. Это правду говорят, что раз в год даже швабра и та стреляет. Автомат оказался на боевом взводе, раздался выстрел — к счастью, одиночный, — тут же погас свет (выстрелом сбило пламя с керосиновой лампы), все вскочили, ничего еще не понимая, но хватаясь за оружие, а потом наступила тишина, в которой сначала раздался шум падающего тела, а затем стон Иванова и отчаянные его ругательства. Пуля вошла ему в руку около локтевого сустава.

Обо всем этом я и рассказал Головаю. Не знаю уж, что он думал о ранении Иванова, когда ехал в наш полк, но теперь все встало на свои места. И, хоть радости в этой истории не было никакой, нашей вины, повторяю, тоже не было. Словом, расстались мы с Головаем уже вполне мирно.

Утром следующего дня в воздухе над Гнилицами появилось два звена гитлеровских самолетов. Немедленно по полку был отдан приказ, запрещавший кому бы то ни было выходить из изб. Если в результате бомбежки возникнет пожар, тушить его надлежало изнутри: мы решили создать видимость, что деревня пуста. Приказ был выполнен с завидной точностью, и это спасло полк от потерь, которые казались уже неизбежными.

Как и день назад над Новой Слободой, гитлеровские летчики устроили в воздухе «карусель»: один за другим, с интервалом метров в двести, самолеты проходили над деревней, поливая дома огнем из пушек и пулеметов, сбрасывая мелкие зажигательные бомбы. И хоть на этот раз атаковали деревню легкие, а не тяжелые бомбардировщики, но было их больше и к поражению небольших целей приспособлены эти самолеты лучше.

Пытаться ответить врагу огнем не имело никакого смысла: этот тип боевых машин имел хорошую броневую защиту, и поэтому стрельба из винтовок или автоматов была бы ничуть не лучше попытки сбить самолет выстрелом из рогатки. Мы только попусту извели бы патроны, которых и так-то было не густо, да еще вдобавок и раскрыли бы себя.

Несколько бомб достигли цели. Упав на крыши домов, они легко пробили их и упали внутрь. Но, по счастью, в этих домах оказалась вода, и партизаны сразу смогли предотвратить пожар. А в общем-то нам просто повезло: немцы бомбили неудачно, большинство «зажигалок» падало либо в огороды, либо на деревенскую улицу, не причиняя вреда.

Потом одна бомба упала на скотный двор, и тот запылал. Ворота были заперты, и все мы слышали рев обезумевшего от огня скота, рвавшегося наружу. Наконец через прогоревшие ворота на улицу вырвалось несколько лошадей — шерсть на них горела, и они бешено скакали через поле, а потом замертво падали в снег…

Не могу сказать точно, сколько времени продолжалась эта бомбежка: никто, в том числе и я, на часы не смотрел. Видимо, прошло не меньше получаса. А потом, так же неожиданно, как появились, самолеты ушли в сторону Пскова. Полк не выдал себя ничем.

Когда гул моторов в небе затих, в штаб вбежал связной из ближайшего отряда и сообщил, что тяжело ранен командир роты Вячеслав Алексеевич Курбит. Я знал его еще по первому выходу в тыл врага в июле 1941 года: он тоже начинал свой партизанский путь в 6-м полку. И вот теперь Курбита, единственного, как выяснилось немного спустя, настигла вражеская пуля.

Он лежал на полу, на подстилке из соломы. Заросшее черной окладистой бородой лицо покрылось уже восковой желтизной. Алая пена в уголках рта, а на груди — огромное кровавое пятно, просочившееся через наложенные бинты и увеличивавшееся на глазах. Опустившись на колени, я взял его голову в свои руки и, низко склонившись к лицу раненого, попытался говорить с ним. Несколько раз он открывал глаза, и тогда казалось, что он узнал меня и пытается улыбнуться. Но это только казалось: Вячеслав Алексеевич был без сознания и так, не приходя в себя, умер.

Ушел из жизни еще один мой боевой товарищ. Он был человеком жизнерадостным, умным, на редкость обаятельным и до дерзости смелым. Его очень любили в полку, ценили за большой командирский опыт, — он ведь не только в эту войну был с первого дня в строю: успел и финскую пройти… И какой нелепостью казалась гибелъ этого человека от шальной пули, единственной из тысячи нашедшей цель!

Надолго ли ушли вражеские самолеты, никто не знал. Скородумов решил, что они вполне могут вскоре вернуться, и отдал приказ на построение и выход в лес восточнее деревни. И едва полк покинул деревню, как над Гнилицами появились теперь уже тяжелые бомбардировщики.