Фронт

За окном снег постепенно принимал лиловатый оттенок, зажегся фонарь у проходной комбината. Примак, сидел за письменным столом и, нахохлившись, смотрел на телефонный аппарат. Куда бы еще позвонить? Мал-кину? Мираж! Что это за жизнь, когда все надо доставать, как из-под земли? Смешно сказать, Примак не может найти камня!

Он протянул руку к телефону, но трубку не снял, прислушался: по-комариному дребезжало оконное стекло. Потом начал тихонько подрагивать пол, и вот уже запрыгали разбросанные по столу скрепки. Примак вскочил, уронив шинель, выключил электричество, посмотрел в окно.

По улице медленно двигались автомашины с прицепами. Они растянулись в колонну на целый квартал; в сумерках отчетливо белели хлопья пара, выскакивающие из-под пробок перегретых радиаторов, в кузовах возвышались наваленные грудами обломки темного уральского гранита. У ворот комбината головная машина остановилась, из кабины выпрыгнули Горшков и Надя, пригнулись, осматривая рессоры.

К ним, ковыляя, подбежал Примак. Подошли шоферы с других машин. Все смотрели потешаясь, как пожилой лейтенант мечется от кузова к кузову, ощупывает камни, смешно взмахивая короткими руками.

— Шутка в деле! Боже мой! Где вы взяли такое богатство?

— Это вот он нашел, — сказал Горшков и похлопал Тимку по плечу. — И бесплатно погрузку организовал.

Примак тоже хотел хлопнуть Тимку по плечу, но не дотянулся.

— Полный комплект! Немедленно! Сапоги, гимнастерку, полушубок, Если, гм-гм, э-э… найдется, конечно, такой размер. Как же ты додумался камень искать?

Тимка огляделся. На кухонном крыльце белела в сумерках женская фигура. Тогда он набрал полную грудь воздуха и как можно громче сказал:

— Так ведь это не щи из кислой капусты варить!

* * *

С перевозкой провозились до глубокой ночи. Примак замучил и своих рабочих и студентов. «Камня на камне не оставлю здесь», — грозно повторял он охрипшим голосом. И действительно, не успокоился, пока в скверике не осталось ни одного булыжника. Надя и Тимка работали наравне со всеми, и, хотя им пришлось поспать всего четыре часа, они назавтра в указанное время явились за своим грузом — парниковыми рамами и запасными частями к молотилкам.

В ясный морозный полдень старенькая трехтонка уже выехала с завода и, расшвыривая колесами еще не слежавшийся ночной снег, свернула в улицу, ведущую к выезду из города. Далеко на холме в холодной лазури четко забелели два каменных обелиска.

Тимка, одетый в новенький армейский бушлат — полушубка так и не удалось подобрать по размеру, — самодовольно развалился на сиденье. Он уже выкурил несколько самокруток подряд, но все еще вертел в ручищах новый бархатный кисет. На кисете было вышито зеленым шелком: «Кури и помни Ольгу».

— Хватит дымить, паровоз! Дышать нечем, — сердито сказала Надя и вдруг затормозила так резко, что Тимка ткнулся лбом в стекло.

У обелиска стояла Сережина эмка. На подножке сидел Горшков. Он подошел к трехтонке, бросил окурок, долго затаптывал его носком сапога. Тимка заерзал на сиденье, вылез из кабины и отошел в сторонку.

Горшков расстегнул ватник, достал небольшой сверток, неловко протянул Наде.

— Вы с утра уехали на завод грузиться… Я сбегал на рынок. Вот тут для дочки. Если будете в Петропавловске…

Надя развернула бумагу. Там были леденцовые петухи на лучинках, темные коржики и потрепанная кукла.

Горшков виновато смотрел на свои покупки.

— Все, что смог достать. И вот еще… фотографиро-вался для паспорта и заодно… — Он подал Наде незаклеенный конверт.

В нем лежали две одинаковые фотографии: на фоне тропических пальм и штормового моря стоит высокий худой Горшков — в ватнике, с зимней шапкой в руке — и грустно улыбается. На обороте одной фотографии было написано: «Моей дочери Аннушке», на второй: «Надежде Степановне от глубоко благодарного К,».

Надя вложила фотографии в конверт и убрала его в папку с путевым листом. Потом нашла взглядом Сережу, который топтался около своей эмки, и поманила его.

Он подошел как-то немного боком, по-мальчишески угловатый. Сунул озябшие руки в карманы мешковатой, не по росту кожанки.

— Счастливо, теть Надежда. Доброй дороги.

— Возьми, — с неожиданной звонкостью в голосе сказала Надя и подала ему свои шерстяные варежки. — Бери, бери, у меня в запасе другие. И смотри, слушайся дядю Костю. Обедайте вовремя. Ты сам последи за этим.

Она окликнула Тимку. Хлопнула дверка, охнул оборотами мотор, легкая поземка закрутилась вслед. Горшков смотрел, как быстро уменьшается машина, исчезая в заснеженном просторе Сибирского тракта, пока Сережа не дернул за рукав.

— Айда, дядя Костя. Мне скоро Примаку подавать. Да шапку надень, не май ведь, елки-палки,

21

Ручная граната походит на детскую игрушку-колотушку: небольшой цилиндрик с гладкой ручкой. Боец берет гранату за ручку и швыряет в цель; будь дождь, мороз или сушь, в положенную долю секунды граната должна взорваться. Боец не знает, сколько людей и машин сделали эту маленькую гранату; ему нужно, чтобы она всегда была под рукой и всегда действовала безотказно.