Фромон младший и Рислер старший

Все время ускоряя шаги, он дошел до угла улицы Вьей-Одриет. Перед домом стояла длинная вереница экипажей. Отблеск их фонарей, падавший на улицу, темные силуэты кучеров, прятавшихся от снега за выступы и в углубления, сохранившиеся в старых особняках, несмотря на ровно вытянувшуюся линию тротуаров, оживляли пустынный и тихий квартал.

«Да, правда!.. — подумал добряк. — Ведь у нас бал». Он вспомнил, что Сидони устраивала сегодня большой музыкально-танцевальный вечер, от присутствия на котором она, впрочем, освободила его, «зная, что он очень занят». Этот праздник, отголосок которого долетел до него, когда он строил планы и мечтал о богатстве и связанной с ним возможности проявлять щедрость, окончательно развеселил его и преисполнил гордости. Не без важности толкнул он тяжелые ворота, приоткрытые для въезда приглашенных, и увидел, что весь второй этаж особняка в глубине сада сверкает огнями.

За колеблющимися тюлевыми занавесками мелькали тени. Приглушенные звуки оркестра, то нараставшие, то затихавшие, казалось, сопровождали движения таинственных видений. Там танцевали. На минуту Рислер остановил свой взгляд на фантасмагории бала, и в маленькой комнатке, примыкавшей к гостиной, он узнал силуэт Сидони.

Стройная в своем роскошном наряде, она стояла в позе хорошенькой женщины перед зеркалом. Позади нее другая тень, поменьше, — вероятно, г-жа Добсон — поправляла какой-то беспорядок в ее туалете, быть может, раввязавшийся на шее бант, длинные концы которого, развеваясь, падали на мягкие складки шлейфа. Все было очень неясно, но изящество женщины чувствовалось даже в этих едва угадываемых линиях, и Рислер долго стоял, любуясь женой.

Какой поразительный контраст с первым этажом! Там не было огней, только в спальне с лиловыми обоями горела лампочка. Рислер обратил внимание на эту мелочь, и, так как дочка Фромонов была несколько дней тому назад больна, он забеспокоился: ему вдруг вспомнилось странное волнение г-жи Фромон, быстро пробежавшей мимо него утром, и он вернулся к будке Ахилла, чтобы узнать, в чем дело.

Дворницкая была полна народу. Кучера грелись у печки и, дымя трубками, оживленно болтали, смеялись. При появлении Рислера водворилось глубокое молчание — насыщенное любопытством, испытующее, насмешливое молчание. Очевидно, говорили о нем.

— Разве ребенок Фромонов все еще болен? — спросил он.

— Нет. Болен не ребенок, а барин.

— Господин Жорж болен?

— Да, с ним это случилось сегодня вечером, когда он вернулся домой… Я сразу побежал за доктором… Он сказал, что ничего серьезного, что барину нужен покой.

В то время как Рислер затворял дверь, дядя Ахилл добавил вполголоса, с заносчивостью трусливого и вместе с тем наглого слуги, который хочет, чтобы его слышали, но не совсем поняли:

— Да, черт возьми! В первом этаже, небось, не до веселья, не то что во втором!

Вот что произошло.

Вернувшись вечером домой, Фромон по расстроенному, изменившемуся лицу Клер сразу догадался о катастрофе. Но за последние два года он привык безнаказанно изменять ей, и ему ни на минуту не пришло в голову, что жена могла узнать о его поведении. Клер, не желая его добивать, великодушно рассказала только о поездке в Савиньи.

— Дедушка отказал, — промолвила она.

Несчастный побледнел.

— Я погиб… погиб… — повторил он несколько раз растерянно, точно в бреду, и его бессонные ночи, последнее ужасное объяснение с Сидони, когда он просил ее отменить этот бал накануне разорения, отказ Гардинуа, все события, тесно связанные одно с другим и свалившиеся на него одно за другим, — все это повлекло за собой настоящий нервный припадок. Клер стало жаль мужа. Она заставила его лечь в постель, а сама села подле него. Она пыталась говорить с ним, ободрить его, но в ее голосе уже не было той нежности, которая успокаивает и убеждает. В ее жестах, в том, как она поправляла подушку под головой больного, в том, как приготовляла ему успокоительное питье, проглядывало равнодушие, странная отчужденность.

— Но ведь я разорил тебя! — время от времени произносил Жорж как бы для того, чтобы разрядить давившую его напряженность.

Она отвечала пренебрежительным жестом… Ах, если б его вина была только в этом!

Мало-помалу он все же успокоился, лихорадка прошла, и он уснул.

Она осталась дежурить подле него.

«Это мой долг!» — говорила она себе.

Ее долг!

Только это чувство и осталось у нее теперь к этому человеку, которого она так слепо любила, надеясь про-' жить с ним долгую счастливую жизнь.

А там наверху, у Сидони, бал становился все оживленнее. Для удобства танцующих г-жа Рислер распорядилась убрать все ковры из своих гостиных, и было слышно, как мерно дрожал потолок. По временам доносился гул голосов и взрыв аплодисментов, указывавшие на многочисленность общества.