«Подобная попытка по существу не должна быть результатом работы нескольких недель, а целой жизни, — пишет он, — разве можно, имея за собой только детское наивное миропонимание, нападать на авторитеты двух тысяч лет, признанные самыми глубокими мыслителями всех времен? Разве можно, обладая только фантазиями, только зачатками идей, уйти от религиозной скорби и религиозного откровения, которыми была проникнута история? Разрешить философские проблемы, за которые человеческая мысль борется уже несколько тысяч лет, революционизировать верования, полученные нами от самых больших авторитетов, верования, поднявшие впервые человечество на должную высоту, связать философию с естествознанием, не зная даже общих выводов ни той ни другой, и, наконец, построить на основах естествознания систему существующего, в то время как разум не понял еще ни единства всемирной истории, ни наиболее существенных принципов, — надо быть безумно смелым, чтобы решиться на все это…
Что такое человечество?
Мы едва можем ответить на этот вопрос: известная степень среди существующего, определенный период, произвольное творение Бога… Разве человек на первичной ступени своего развития не был простым камнем и не имеет за собой в прошлом длинный ряд промежуточных изменений через флору и фауну? Является ли он в настоящее время вполне законченным существом или еще что-нибудь ждет его в истории?
Это вечное движение будет ли иметь конец?
Где находятся пружины этих громадных часов?
Они скрыты от нас, но, как бы ни был длинен час, называемый нами историей, пружины остаются все те же.
Все перипетии написаны на циферблате часов, стрелка двигается, и, пройдя двенадцать часов, снова идет по пройденному уже пути — тогда открывается новый период истории человечества.
Отправиться без компаса и проводника по океану сомнений — это верное безумие и гибель для молодого ума; большинство смельчаков погибло, и невелико число тех, кому удалось открыть новые страны…
Как часто вся наша философия представляется мне Вавилонской башней! Философия приводит к печальным результатам: она только смущает народную мысль; надо ожидать великих событий в тот день, когда толпа поймет, что все христианство не имеет под собой никакой почвы. Существование Бога, бессмертие души, авторитет Библии, откровение — останутся вечными загадками. Я пытался отрицать все, но, увы, как легко разрушать и как трудно созидать!»
Какая прекрасная душа открывается нам в этой странице!
Фр. Ницше уже мучается над разрешением тех вопросов, над которыми впоследствии сосредоточились все его мысли, и в этих юношеских опытах сказываются первые абрисы той философии, которая позже взволновала весь мир: человечество — призрак, произвольное творение Бога, нелепое течение влечет его к бесконечному повторению, к вечному возвращению; корень всякой власти — сила, сила же слепа и покорна случаю…
Ницше ничего не утверждает: он даже осуждает поспешное суждение о важных предметах; если он колеблется, то предпочитает не высказывать своих убеждений, но зато, если потом отдается им, то целиком, без возврата. Он не позволяет мысли вырываться наружу, но она переполняет его существо и помимо его воли ищет выражения. «Очень часто, — говорит он, — подчинение Божественной воле и приниженность является только плащом, накинутым на низкое малодушие, охватывающее нас в момент бравурного столкновения с судьбой». Вся мораль, весь героизм ницшеанства заключается в этих немногих словах.