Фрегор Ардин

К нему действительно ночью приходили. Он уже спал, когда его осторожно тронули за волосы, погладили, перебирая кудри. И по этой ласке, памятной ещё со сторрамовской вещевой кладовки, он понял, что это женщина из третьей спальни: там были не просто «купленные», а поселковые. Он, не открывая глаз, поймал её за руку, мягко потянул на себя, поворачиваясь на бок. Она легко, с привычной ловкостью скользнула к нему под одеяло. Свободной рукой он натянул одеяло им на головы, чтоб поговорить, но она, догадавшись о его намерениях, слегка зажала ему рот. И он понял: надо молча. Кто знает, на какой кровати наушник не спит и слушает? Услышит имя, донесёт, и всё. Обоим хорошо если только порка. Он всё-таки на прощание шепнул ей по-склавински.

— Спасибо, любая моя.

И услышал такое же почти неслышное.

— Тебе спасибо, любый мой.

И ушла она так же неслышно, как и пришла.

Так эта теперь выспрашивать вздумала. Ей-то чего?! Или тоже понаушничать решила?

— Это ты была? Нет? Так какое тебе дело?

Она нахмурилась и пренебрежительно повела плечом.

— Мог и получше поселковой себе найти. Ты ж личный всё-таки.

Гаор зло усмехнулся.

— Ревнуешь?

— А ты не задирайся, — посоветовала ему Первушка. — Я тоже кое-что могу. Мигну кому надо, и не будет тебя.

— На торги отправят, — рассмеялся Гаор, — да хоть сейчас. Тоже, испугала.

— Дурак, — вздохнула она с насмешливой жалостью. — Думаешь, только собаки есть? Забав много. Ардинайлы не продают никого. Только на утилизацию сдают. Если остаётся, что сдать. Понял?

— Понял, — кивнул он и встал. — За лечение спасибо, и что про забавы сказала тоже, а остальное… я уж сам как-нибудь разберусь.

— Разбирайся, — кивнула она. — Категорию ты уже потерял. Береги, что осталось.

Он молча натянул футболку, взял куртку и ушёл. Вот ведь стерва, по самому больному ему врезала. Когда отпали наклейки, он в душевой — благо, кабинки есть — рассмотрел себя. И понял, что полной первой больше не получит. Конечно, струпья отпадут, шрамы побледнеют, но останутся. Хорошо хоть, ни мышцы, ни суставы нигде не стянуло, а то бы и второй — ограниченно здоров — не было бы. Вот аггел, он так надеялся, что за год, ну полтора, окупит свою цену и его перепродадут. Ведь все, и у Сторрама, и в отстойнике, говорили об этом. А со второй категорией, всего в шрамах, кто и за сколько его купит? И каждая тренировка с собаками добавит ему шрамов. И о каких это ещё забавах она говорила? Похоже, и в этом Седой прав: всегда найдётся более страшное.

Сходив в душ, переодевшись и отдав Снежке футболку для починки, Гаор сидел в курилке и мрачно курил. Ныли уставшие мышцы, зудели свежие и старые синяки и ссадины. На душе хреново — не то слово. Остальные ещё на работе, и он сидел в одиночестве. Сейчас бы напиться, или подраться, или… да чего ни придумай, ни хрена всё равно не будет. Покуришь, пожрёшь, ну, ещё покуришь, ну… даже поговорить не с кем. «Родовые» брезгуют, а «купленные» боятся. Да на хрена ему эти «родовые», твари клеймёные, оно и видно, что отстойника не пробовали. В камере им бы спесь живо сбили. Каждый сам по себе и за себя. И только и думает, как бы кого под порку подвести. Будто от этого своё клеймо побледнеет или ошейник свалится. Так что Мажордом не в одиночку зашугал и задавил всех, это они все вместе. Сволочи. Выродки остроносые, один к одному, что в ошейниках, что без них.

— Эй, Дамхарец, — негромко позвал его от двери женский голос. — Дай покурить.

— Я Рыжий, — ответил он, не поворачивая головы.

— А по мне хоть Чуней зовись, покурить прошу.

«Поселковое» слово заставило его посмотреть на просителя, вернее, просительницу. Черноволосая и остроносая, в таком же, как у Цветика, коротком и сильно декольтированном только бордовом — цвет Орвантера или Первого Старого, сразу вспомнил Гаор — платье с белыми фартучком и наколкой, в туфлях на высоких каблуках, она смотрела на него вызывающе и насмешливо. Гаор уже знал, что женщинам сигарет не выдают, но не слышал, чтобы угощать запрещалось, и потому молча достал из нагрудного кармана пачку, вытряхнул на ладонь сигарету и протянул ей.

Она подошла и взяла сигарету, прикурила от вмонтированной в стену возле двери зажигалки.

— Подвинься.

В курилке они были вдвоём, так ей что, другого места на круговой скамье нету? В другое время он бы, может, и поигрался с ней в эти игры, известные ему ещё с училища, но сейчас не под настроение.

— Пошла ты…

— Грубиян, — вздохнула она, садясь рядом с ним. — На кого злишься, Дамхарец? Лучше порадуйся.

— Чему? — угрюмо поинтересовался Гаор.

— А что жив, — она усмехнулась. — Мало тебе, что ли? Вон тебя, и бьют каждый день, и собаками травили, а ты жив. И даже Самого из-за тебя выпороли. Другой бы по потолку от радости ходил, а ты… А ты чего сбежал тогда? Тебе ж Фрегор хотел первый удар дать. Отвёл бы душу, — она снова усмехнулась. — Глядишь, Сам бы и не встал. Чего сбежал?

События того дня Гаор помнил хорошо, и помнил, что его увёл Рарг. Удачно увёл, не дал ему на неповиновение пойти. Но ей он ответил по-другому.

— Я не палач.