Фредерик Рюйш и его дети

Как видим из описания, композиции были сооружены с некоторой долей черного юмора. Почти все свои художественные работы Фредерик Рюйш (наверное, для хохмы) снабжал печальными поэтическими надписями на латинском языке о быстротечности времени и о бренности всего земного, пронизанные страданием и пессимизмом, типа «Сик транзит глориа мунди» («Так проходит земная слава») и разных других. Случалось, посетители, если не обладали чувством черного юмора, видя мертвое тельце ребенка, проливали слезинку от грусти и неизбежности кончины. Особенно сложны и фантастичны были композиции из детских скелетиков и сухих органов, которые обычно монтировались на небольшом поддоне. На нем укреплялись и склеивались особым клеем внутренние органы человека: печень, сердце, вынутые из почек и печени камни, а на них в различных позах укреплялись детские скелетики, изображавшие скорбь, восхищение, восторг. Эти изумительные композиции Рюйш называл «Анатомо-поэтические».

Большой интерес вызывали «анатомо-поэтические» композиции из детских скелетиков и сухих органов

Они и вправду сделаны были с большим вкусом и усердием, скелетики плакали, читали стихи, играли на крохотных музыкальных инструментах… словом, вели вполне обычную свою жизнь. Эти поэтические композиции вызывали восторг у творческих личностей, посещавших музей Рюйша, и хотя литература того периода приходила в упадок, начиная служить политическим целям, но такому поэту, как Лодевик Мейер, коллекция Рюйша навеяла не один художественный образ. Да самого великого Иоганна Себастьяна Баха, в своем путешествии по Европе посетившего дом Рюйша, поразила и восхитила эта коллекция. Долго с интересом рассматривал коллекцию знатный вельможа из Англии, он тоже оставил запись в книге почетных гостей. Через 30 лет на надгробии этого величайшего человеконенавистника напишут: «Жестокое негодование не может больше терзать его сердце». Это был Джонатан Свифт.

Одному Фредерику Рюйшу хоть расшибись, не сделать было бы такого количества тонких и изящных экспонатов. Во всех делах ему помогали его детишки Рахиль и Генрих. Рахили тогда исполнилось уже девять лет, ее брату – одиннадцать. Они были просто незаменимы, в особенности в составлении композиций из детских скелетиков. Только чувствительные детские пальчики могли составить крохотный экспонат, прикрепить малепусенькую берцовую косточку к тазобедренной, составить косточки позвоночника и, если что-нибудь вдруг сломается в непрочном препарате, аккуратненько починить. Дети были руками и глазами Фредерика Рюйша, он был головой.

Сын Генрих (справа) пришел похвастаться склеенным им скелетиком

Кроме того, маленькая Рахиль с детства имела умелые ручки, художественный вкус и часто самостоятельно составляла композиции. Отец не протестовал и не опасался, что дети что-нибудь испортят. Он как мудрый педагог давал им возможность развивать творческие способности. У него появилась даже идея открыть кружок, чтобы соседские детишки могли под его присмотром заниматься творчеством, благо материала для этого было достаточно. Если, конечно, требовалось перепилить кость, то это Фредерик делал самостоятельно, но вот аккуратненько задрапировать место перепила тканью в манжетке – это уже Рахиль или Генрих. Трогательные надписи у препаратов Рюйш заказывал у малоимущих поэтов и писателей, платя им за надпись три гульдена.

Но все же самым захватывающим и самым интересным для Фредерика Рюйша, чему он посвятил весь остаток своей жизни, было собирание монстров.

Глава 8. Дух уродливого мальчика

Последние слова:

– Я отправляюсь в свое последнее путешествие.

Я совершаю огромный прыжок в темноту.

Томас Гоббс, английский философ

Я очнулся на полу, надо мной нависал Леонтьев.

– Ну что, очнулся? С мастером спорта решил подраться, козел! – я попытался встать, он слегка пнул меня ногой в живот. – Ну что, придурок, где Марину спрятал?

Я, покачиваясь, поднялся на ноги, голова болела. Сколько я пролежал в нокауте, рефери не отсчитывал: может, десять секунд, может, десять минут. В прихожую из комнаты вышел Шнур.

– Нет ее, – доложил он Леонтьеву, потом посмотрел на меня и деловито спросил:

– Где Марина?

– Откуда я знаю, – ответил я. Драться уже не хотелось, шумело в голове, в теле появилась слабость, я еле стоял на ногах.

– Ну что, берем? – спросил Леонтьев. – Притащим к нам, пару пальцев отрежем – он быстро заговорит. Одно яйцо отрежем… А ты чего испугался, люди, бывает, и с одним живут.

– Чего вы от меня хотите? – спросил я, глядя на Шнура. Я понимал, что, как ни хорохорится Леонтьев, главный здесь не он.

– Мы хотим знать, куда от тебя отправилась Марина? – сказал Шнур, глядя на меня спокойными глазами. – Ты понял меня, или дать тебе?