Французское искусство домашнего уюта

Жаклин не стала меня нанимать – она вполне управлялась самостоятельно, – но и от ворот поворот мне не дала. Многие дни мы просиживали в ее антикварном магазинчике, уютно устроившись в мягких креслах, болтали, попивали кофе и курили сигареты. Жаклин предпочитала Benson & Hedges в черном лакированном мундштуке, а я – American Spirits. Во время этих посиделок хозяйка магазина обучала меня премудростям бизнеса – покупке и продаже изысканных предметов, а также рассказывала о своей жизни. Я многое узнала об антикварной мебели, старинных украшениях и винтажной одежде. Как выяснилось, эти старые вещи не только помогают человеку прочувствовать культуру, но и способны привести его в будущее.

Мало-помалу между Жаклин и мной завязалась маловероятная дружба: я была прилежной ученицей, нуждающейся в наставлениях, а 54-летняя Жаклин – дочерью француженки и немца, бывшей моделью, ставшей хиппи, резкой в общении и ревностно оберегающей свое личное пространство. В Соединенные Штаты она эмигрировала в 1960-х годах, тридцать пять лет назад. Сперва поселилась в Нью-Йорке, потом перебралась в Сан-Франциско и наконец осела на Среднем Западе. Именно здесь, в центре Америки, она стала моим первым наставником по искусству жизни.

Однажды апрельским вечером я приехала к ней на обед, поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Надо отметить, что прошли месяцы, прежде чем Жаклин пригласила меня в свой дом – большой особняк в викторианском стиле с окнами в сад. Для моей знакомой дом служил убежищем, крепостью, где она могла укрыться от остального мира. Надрывный лай двух йоркширских терьеров, Коко и Шантильи, перекрывал стереозапись Эдит Пиаф. Итак, дверь распахнулась, на пороге появилась Жаклин. Она была неотразима: шарф с узорами на седых волосах, длинные серебряные серьги, свитер ручной вязки.

– Заходи, – пригласила она меня, оттягивая собак в дом. – Не бойся, они просто меня охраняют. Располагайся, будь как дома.

Пройдя через холл, я оказалась в доме, подобного которому еще никогда не видала в своей жизни. Каждое помещение – от холла и гостиной до уголка для чтения и столовой – казалось нездешним, но очень близким по духу. Дом был забит мебелью, разными предметами декора, растениями, книгами и статуэтками, но при этом выглядел просторным и элегантным. Минимализм и строгость – это не про дом Жаклин. По сути, сама идея минимализма, безжалостного отвержения прошлого, являлась прямой противоположностью всему мной там увиденному. Комнаты отличались торжественностью в сочетании с богемностью и аккуратностью, но при этом благодаря картинам, написанным масляными красками, и стопкам пластинок Джони Митчелл в них чувствовался дух свободы. Воздух пах чистотой и свежестью, тем не менее, на старых книгах лежала пыль, а в углу окна виднелись тонкие нити паутины. Дом Жаклин, как мне казалось тогда, был не просто местом, где она ела и спала, а служил отражением ее представления о жизни.

Хозяйка подвела меня к камину. Потрескивал огонь, на маленький деревянный столик и два кресла падали отблески. Круглый столик был красиво сервирован, но было очевидно, что его принесли сюда по случаю, как обычно делают со складывающимся столиком перед телевизором. Оглянувшись, я заметила отсутствие телевизора, по крайней мере, в этой комнате я его не видела. В нашей гостиной телевизор служил центром притяжения, буквальным и символическим сердцем нашей семейной жизни. Здесь же нас сближал камин.

– Присаживайся, – предложила она, указывая на кресло. – Я подумала, мы можем поесть у огня.

Устроившись поудобнее, я стала осматривать комнату, останавливая взгляд то на окаменелых аммонитах на блюде, то на нефритовом Будде, купленном на Хейт-стрит в Сан-Франциско, то на покрытой лаком коробочке с картами Таро, предметах, которые, как я поняла позднее, свидетельствовали о том, кем была и где побывала хозяйка этого дома.

Через несколько секунд Жаклин вернулась, неся огромное блюдо с запеченной на гриле спаржей.

– Сегодня, – объявила она, ставя дымящуюся спаржу на стол, – знаменательный день: первая спаржа в этом сезоне на фермерском рынке!

Усевшись напротив меня, хозяйка развернула полотняную салфетку и расстелила ее на коленях. А затем, хотя стол был должным образом сервирован (хрустальные стаканы для воды, костяная фарфоровая посуда и тяжелые серебряные приборы), ухватила побег спаржи пальцами, обмакнула его в лимонный айоли и отправила в рот.

– Это мой весенний ритуал, – пояснила она, с ее пальцев стекал айоли. – Каждый год, когда появляется первая спаржа, я ем ее у камина вместе с другом.

Я взяла лежащую слева от меня вилку, но она остановила меня:

– Нет, нужно есть только руками! Так намного вкуснее. – Она ухватила еще один побег и откусила головку. – Чтобы по-настоящему распробовать эту весеннюю спаржу, надо есть ее, как благородный дикарь Руссо.

Посмотрев на спаржу, я перевела взгляд на Жаклин. Есть руками? Серьезно? Та подбодрила меня, так что я решилась попробовать один побег.